– Мне очень нужно попросить тебя об одном одолжении, Йен.

Тот продолжал писать цифры, и его перо быстро скользило по бумаге.

– Бет здесь нет, – буркнул он.

– Я знаю. Но она в любом случае не смогла бы мне помочь. Мне нужна именно твоя помощь.

Йен наконец-то поднял голову.

– Я пишу Бет письмо, потому что ее здесь нет, – проговорил он с таким видом, как будто объяснял что-то маленькому ребенку. – Я сообщаю ей, что благополучно прибыл и что мой брат по-прежнему осел.

Элинор подавила улыбку, вызванную последними словами Йена. Кивнув на бумагу, сказала:

– Но ведь это цифры.

– Да, я знаю. – Йен обмакнул перо в чернила и, наклонив голову, снова принялся писать.

Элинор терпеливо ждала, когда он закончит, но Йен все писал и писал.

Тут Карри кашлянул и произнес:

– Прошу прощения, ваша милость. Когда он такой, вы ничего от него не добьетесь.

Йен продолжал строчить без остановки.

– Заткнись, Карри, – буркнул он.

– Ничего, кроме этого, – с усмешкой пояснил слуга.

Элинор придвинула к себе одну из исписанных страниц. Йен выписывал цифры ровным, аккуратным почерком, и все «двойки», «пятерки» и «шестерки» выходили у него абсолютно одинаковыми.

– Как Бет узнает, что означают эти числа? – спросила Элинор.

– Не перепутай страницы, – предупредил Йен, не глядя на нее. – У нее есть ключ для расшифровки.

Элинор вернула листок на место.

– Но зачем писать ей в зашифрованном виде? Наверняка никто, кроме нее, не будет читать эти письма.

Йен на мгновение поднял голову, едва заметно улыбнулся и пояснил:

– Бет это нравится.

Он снова склонился над цифрами, а Элинор подумала: «Какая у него славная улыбка». И было очевидно, что он очень любил Бет, – потому и стремился побыстрее закончить письмо и отправить его, чтобы любимая получила удовольствие, расшифровывая послание. А это послание, наверное, просто чепуха, которую никто другой не поймет…

Элинор вспомнила день своей первой встречи с Йеном – тогда Харт привез ее в психиатрическую лечебницу, чтобы вместе с ней навестить брата. Она увидела там испуганного одинокого мальчика со слишком большими для его тела руками и ногами. Йен тогда злился и выходил из себя из-за того, что не мог заставить всех окружающих понять его. И удивился, когда его брат поговорил с ней и даже позволил ей погладить его по плечам, что было неслыханно. Йен терпеть не мог, когда к нему прикасались.

Но тот робкий паренек не имел ничего общего со спокойным и уверенным в себе мужчиной, сидящим сейчас за столом и сочиняющим письмо для удовольствия своей жены. Этот Йен мог посмотреть Элинор прямо в глаза, мог поделиться с ней секретом и даже улыбнуться. Такая перемена в нем и прямо-таки бьющий из него фонтан счастья – все это согревало ее сердце.

И еще на память ей пришло, как и они с Хартом когда-то придумали для себя секретный код. Не столь замысловатый, конечно, как у Йена, но весьма действенный способ общения, с помощью которого Харт мог известить ее, что слишком занят и не сможет увидеться с ней. В каком бы городе они ни находились, он оставлял ей оранжерейный цветок – обычно розу – в углу парка или сада, где обычные прохожие не могли его заметить. В Лондоне это происходило в Гайд-парке, на пересечении условленных тропинок; или же в садике посреди Гросвенор-сквер, под ближайшим к центру деревом. В самом начале своего ухаживания Харт вручил ей ключ от нужного садика. А в Эдинбурге он оставлял цветы на месте их встреч в Холируд-парке.

Харт мог, конечно, прислать записку, когда был вынужден пропустить свидание, но он говорил, что ему хочется оставлять ей сообщения именно таким способом. Элинор, безусловно, понимала, что он отправлял какого-нибудь посыльного мальчика, чтобы тот оставил розу, – но ей все равно было приятно. Она подбирала цветок и относила домой, чтобы сохранить до следующей встречи с Хартом.