– Неверно, – оценил он чуть погодя мои потуги.

– Почему?

– Речевой аппарат смертных не приспособлен для глосса. Даже при идеальной имитации звука вы задействуете только голосовые связки, а не фантом.

Я постаралась скрыть разочарование. Глосс – совершенно чарующий язык, да и потом, мне так хотелось назвать Арктура его подлинным именем.

Однако вспомнить родную речь заманчиво, как ни крути. Моя бабушка выросла на острове – родине гэльского – и передала мне этот бесценный, единящий нас дар, который я предала забвению на многие годы.

Из-за Мэллоуновских восстаний Сайен обрек все кельтские языки на вымирание, подвергнув их остракизму, даже за закрытыми дверями родную речь больше не передавали из поколения в поколение. Пожалуй, обучить рефаита гэльскому – не самая плохая мысль. Через него глас моих предков обретет бессмертие.

– Ладно, будут тебе занятия, – объявила я. – Но предупреждаю: в ирландском произношение не имеет ничего общего с написанием.

– Никогда не боялся трудностей.

– Только потом не жалуйся. – Я придвинула к себе листок и нацарапала самое длинное слово, какое смогла вспомнить – grianghrafadóireacht, «фотография». – Напряги извилины и попробуй прочесть.

Арктур повертел листок и снова потянулся к бутылке:

– Определенно, ирландский голыми руками не возьмешь.

По вечерам мы смотрели фильмы из обширной подборки. Я с нетерпением ждала наступления темноты, когда мы уютно устраивались на диване. Случалось, я засыпала прямо перед телевизором, а утром, за завтраком, Арктур рассказывал, чем кончилось кино.

Вскоре после моего дня рождения мы, по обыкновению, устроились в гостиной. Арктур, затаив дыхание, следил за событиями на экране. Недели нервных потрясений, разлуки, вот мы снова вместе. Суровые черты рефаита разгладились, рука расслабленно покоилась на подлокотнике.

Месяц назад я бы придвинулась ближе. А он привлек бы меня к себе и поцеловал в макушку.

Иногда мне хотелось вывести его на откровенность. Хотя о чем говорить! Наш роман был обречен, ведь для темной владычицы все подчинялось революции, а кроме того, мы боялись навлечь на себя гнев Рантанов.

Теперь от темной владычицы остался лишь титул, а от Рантанов нас отделяли моря.

Арктур словно прочел мои мысли. Наши взгляды встретились. Замешкавшись, я не сразу отвела глаза.

– Ты как? – забеспокоился он.

– Нормально. – Я отодвинула тарелку. – Просто иногда не верится, что ты здесь. Точнее, мы оба. Вместе.

– Да уж. Немало воды утекло с тех пор, как ты мечтала перерезать мне горло.

– Это точно.

Я машинально водила пальцем по серебристым отметинам у себя на ладони. Фантом, питавший «Экстрасенс», вырезал на моей коже буквы – сливаясь с хитросплетением шрамов, они образовывали слово «семья». До сих пор не представляю, о какой семье речь и как мне удалось изгнать фантом, не зная его имени.

На экране мелькали женщины с иссиня-алыми губами и подведенными бровями. Островок света озарял не подземелье, а уютную комнату. Я дремала, свернувшись клубочком возле Арктура. Дремала в тепле, чистоте и безопасности.

Внезапно в гостиной повеяло холодом. Разукрасив инеем стекла, психопомп скользнул через окно и замер перед рефаитом.

– Дурные вести? – спросила я, едва психопомп исчез.

– На место Хилдред Вэнс назначили заместителя. Наследная преемница Виндемиатрикс Саргас уже на пути в Лондон. Она будет содействовать Сайену в операции «Альбион».

– Вэнс не погибла?

– Нет. Но в реанимации.

Напрасно Альсафи ее не добил. И я хороша! Могла бы догадаться, что Вэнс до последнего будет цепляться за жизнь.