Паршивое чувство неудовлетворенности самим собой и происходящим кружило внутри шершавым, раздражающим душу вихрем, отчего стоять неподвижно, наедине с собственными ощущениями, казалось особенно невыносимым. Артем бродил по двору, размышляя обо всем и ни о чем одновременно, то борясь с непрошеными, спровоцированными знакомой обстановкой воспоминаниями, то раздраженно и зло пиная носком ботинок рыхлый и грязный снег.

Ему хотелось хотя бы на мгновение испытать подлинный, ничем не омраченный покой, но, увы: даже в Штатах он мог рассчитывать лишь на долгосрочную иллюзию. Здесь же он, будто все глубже проваливаясь под лед, постепенно захлебывался в мучительной агонии, не веря в ее завершение. Или спасение.

Спустя пару десятков минут, а может быть, целый час Артем наконец направился обратно.

Принять нестерпимо горячий душ. Залпом опрокинуть в себя бокал вискаря. И уснуть. Забыть обо всем хотя бы до утра.

Выпотрошенный эмоционально и насквозь промерзший, Артем надеялся побыстрее претворить свой нехитрый план в жизнь и точно не был готов ко встрече с дочкой Шутова. Если бы та не подскочила со скамейки у подъезда и не кинулась ему наперерез, он не обратил бы внимания ни на нее, ни на ее нелепую шапку, что таки запомнилась ему с их прошлого столкновения. Сказать того же о лице ее хозяйки Артем не мог.

— Вы! — процедила она злобно, когда он остановился напротив.

— Ты что здесь забыла? — поинтересовался он с равнодушием, от которого на самом деле был далек как никогда.

Сегодняшний бесконечный и проклятый день сидел у Артема в печенках.

— Я вас ненавижу! — зашипела она, и ее нескрываемая ненависть к нему была совершенно очевидна: гневно сощуренные глаза, напряженная линия челюсти на юном, раскрасневшемся на холоде лице, сжатые в кулаки ладони без перчаток, вытянувшая вперед фигура, — на мгновение Антон подумал, что девчонка готовится его ударить.

Устало вздохнув, он спросил:

— Ну и за что же?

Не то чтобы причины ее неприязни были ему не понятны, однако стоило поставить девчонку на место раз и навсегда: ее манера кидаться на него с обвинениями, когда заблагорассудится, начинала раздражать Антона по-настоящему.

— За что? — возмутилась она. — Вы еще и издеваетесь?

Он вздернул бровь:

— Нет. Я задал вопрос и хочу услышать обоснованный ответ. Давай, — кивнул он в пригласительном жесте, — по пунктам объясни мне, в чем суть твоих претензий.

Обрамленные длинными черными ресницами глаза напротив резко распахнулись и почти тут же сузились в новом злом прищуре.

— По пунктам? — уточнила она, не скрывая шокированных (вероятно, его якобы наглостью) интонаций. — Серьезно?

— Угу.

— Вы… — Она поражено выдохнула и поправила наползшую на лоб шапку, одновременно качая головой. — Как вы можете? Вам было мало, что мой папа сидит в изоляторе из-за вас? — Громкость ее голоса стала нарастать. — Поэтому вы решили, что надо опозорить его и всю нашу семью в интернете, да? Наклеветать на него? Весь город видел эту дурацкую статью с непонятными обвинениями! Со мной никто не разговаривает! Люди в соцсетях пишут гадости о моей семье, угрожают… — Она подавилась всхлипом, и выражение ее лица, прежде обвинительное, пошло трещинами: уголки губ опустились, в глазах появился испуганный блеск.

На протяжении всей ее укоряющей тирады Артем не мог однозначно оценить собственные чувства. Девчонку было жаль, но помимо жалости он испытывал пугающее удовлетворение, вслушиваясь и представляя все обрушившиеся на семейство Шутовых беды.

— Это всего лишь эффект бумеранга, — озвучил он свои мысли. — Ты думаешь, моей сестре было проще? Когда твой отец со своими дружками устроил ей повсеместную травлю? — Теперь он видел перед собой только Настю — ту, какой она была в последние месяцы своей жизни. Ярость вновь заполнила его от и до, вытесняя куда более слабые импульсы сочувствия. — Они оболгали ее, и весь город им поверил. Они превратили ее жизнь в ад, — выплюнул он, неосознанно нависая над сжавшейся в страхе перед ним девчонкой. — Моя сестра покончила с собой из-за твоего ублюдка-отца, и ты обвиняешь меня в том, что я пытаюсь добиться хоть какой-то справедливости?