Казалось, от него ждали крика. Те, кто раз за разом проделывал это с ним, знали, когда он доходит до предела и надо остановиться, чтобы не сломать свою игрушку раньше времени. Не оставалось сил кричать, из охрипшего горла вырывались лишь сдавленные стоны, и мучители на время прекращали, безошибочно считывая сигнал. Именно поэтому они не могли позволить ему не кричать. А у него никак не получалось обмануть, сбить их с толку, скрыть, когда боль становится невыносимой.

Он надеялся отключиться, но за его состоянием внимательно следили и останавливались в тот момент, когда он оказывался на грани потери сознания. Это было особенно мучительно – всегда оставаться в одном шаге от спасительного беспамятства, в которое так хотелось провалиться. Один раз почти получилось: перед плотно сомкнутыми веками замелькали радужные круги, постепенно стали черными и слились в бездонную пропасть, в которую его засасывало с пугающей быстротой. Но ему не дали ускользнуть – тело сотряс очередной разряд, и укол остался почти незамеченным. Он почувствовал только, как вливается в кровь адреналин, заставляя позвоночник выгибаться дугой, а пальцы – конвульсивно сжиматься.

Он мечтал расцарапать ладони, но был лишен даже такой малости – его ногти всегда коротко стригли, не разрешая делать это самому. Он почти привык, что собственное тело ему не принадлежит, но манипуляции с ножницами почему-то казались особенно унизительными. Ему не могли позволить даже минимально навредить себе – такое право существовало только у других.

Конечно, ему не давали в руки никаких острых предметов в те недолгие часы, когда он оставался один. Даже тогда он не был предоставлен самому себе – мигающий красный глазок камеры не позволял расслабиться и забыться хоть на минуту. Он давно перестал стесняться – привык постоянно находиться на виду даже в те мгновения, которые все нормальные люди предпочитают проводить в одиночестве. Все дело в том, что он не был ни нормальным, ни в полной мере человеком…

Он опять опаздывал. Да сколько можно это терпеть? Надо позвонить его родителям и…Что? Пожаловаться: «Ваш сын не приходит вовремя на занятия?» Сама же и виновата останется. Услышит в ответ: «Что вы за репетитор такой, если ребенок к вам не торопится?» Она знала подобный типаж – чаще мамочек, но и папеньки порой попадались похуже самой заботливой нянечки. И плевать, что ребеночек выше ее ростом, говорит басом и несет от него, как от хоккеиста после тренировки. Она однажды ходила на каток и знала не понаслышке: после спортсменов хоть вовсе не заходи в раздевалку…

Впрочем, нет, все это неправда. Голос у Елисея не грубый, а вполне приятный, даже трогательный, особенно когда он неуверенно запинается, выговаривая особенно сложные английские слова. И не пахнет от него ничем, вернее, ничем противным, а запах лосьона или туалетной воды она и не пыталась уловить. Ростом он выше ее, правда, но это неудивительно – она ведь далеко не манекенщица. Сама скорее похожа на подростка – такая же худая. А уж если наденет джинсы и футболку, может смело идти вместе с учениками на спортивную площадку сидеть на спинке скамейки, слушать рэп через колонки и считать вместе с другими девчонками, сколько раз парни подтянутся на турнике.

Казалось бы, живи да радуйся, а ее расстраивал собственный несолидный вид. Ученики не слушаются и вообще в грош не ставят! Может, поэтому и из школы пришлось уйти. Случилась там одна нехорошая история, которая поставила крест на ее учительской карьере…