— Это что же надо было сделать с гортом, чтобы он сбежал? — сухо уточнил Даня.

— А что, надо кланяться этим тварям с утра до вечера? — разозлилась женщина.

— Вот и живи, Михална, как дура без горта! — воскликнула другая тетка, не сильно моложе. — И не жалуйся потом, что пироги горелые, а изо всех щелей дует.

Занялась громкая перебранка.

Поля еще раз зевнула.

— А ко мне мунны каждую ночь приходят, — застенчиво признался рыжий детина с огромной родинкой на носу. — Так и кружат, и кружат. С ума, наверное, скоро сойду.

Даня встрепенулся.

— Так, — сказал он, сразу собравшись, — ты кто?

— Федя, — ответил рыжий детина.

— Полюшка, мы сегодня ночуем у Феди… Приютишь нас, друг мой?

Поля покосилась на детину. Он не выглядел человеком с приличным домом, ну да не ей судить. Федя так Федя, мунны так мунны.

***

— Проказливые духи, которые разносят по миру сплетни и враки, обожают цепляться к людям с нечистой совестью, — Даня вилкой развалил на части картофелину, посыпанную укропом, чтобы та остыла быстрее. — Так что ты натворил, Федя?

Что было хорошего в доме, к которому прицепились мунны, — то, что остальные жители деревни сюда даже не сунулись. Страшненько.

Вопреки Полиным ожиданиям, Федя жил неплохо: у него было просторно и сытно, и он с удовольствием уступил гостям пышную хозяйскую кровать со множеством перин и подушек.

К картошке прилагались соленья и котлеты, а также квас с мятным ароматом и сладкие пирожки, которые принес кто-то из соседей.

Поля благожелательно оглядела стол, отметив традиционную посуду из красной глины с роскошными росписями. Солнца, цветы и узоры переплетались друг с другом, создавая невероятной красоты композиции.

И вышитая скатерть, и ковры под ногами, и кружево салфеток на креслах говорили о том, что Федя происходит из обеспеченной и трудолюбивой семьи и в этом доме наводило уют поколение за поколением. Судя по всему, здешний горт был обласканным, внимательным и заботливым. Это ощущалось по особенному чувству умиротворения и покоя, по отсутствию паутины, пыли и трещин на белоснежной печи, по сверкающим окнам и коврам, которые десятилетиями не теряли своей яркости.

— Да ничего я не натворил, — пробормотал Федя, краснея до корней волос, как умеют только рыжие люди.

— Не натворил, но думаешь, что натворил? — предположил Даня и подцепил с расписной тарелки соленый огурчик. — Это муннам все равно. Шайны приходят лишь к тем, кто сам позвал смерть. Мунны цепляются к тем, чья душа беспокойна и податлива.

Федор поерзал, неловко переставляя на столе плошки с соленьями. Потом признался густым басом:

— Это все из-за бати, покойного уж десять лет как. До чего беспокойным был человеком! Ему предсказали, что умрет в расцвете сил, и он прям бесился, представляя, как маменька скоро снова выйдет замуж. Мол, отдаст все семейные побрякушки какому-то хмырю, не для того наши предки столько пыхтели. Ну и с психу закопал все Лорн знает где… Выпроводил нас к тетке на неделю и где-то заныкал все ценное. Ну там серебро, янтарь, золотишко какое-то. А теперь ВанВаныч мне говорит — не отдам за тебя Наташку без приданого. А на нее еще и Бориска дурным глазом смотрит. А у него коровы, у него лошади… Позарез надо батин клад отыскать, пока Наташку за Бориску не выдали!

— А маменька что? — заинтересовался Даня. — Замуж снова вышла?

— Да какое там! Померла через год от скуки по бате. Сирота я нынче, сиротинушка.

Поле было так вкусно, что она едва-едва прислушивалась к их беседе. Клад, ну надо же. Поди, два подноса, одно колечко да кусок янтаря. А суеты навели, жалкие людишки.