Надо было очень-очень спешить. Торопиться изо всех сил.

– Подожди, – пробормотал он сквозь зубы. Снова выкатил на трассу и вдавил педаль в пол.

Дорога шла, плавно изгибаясь, прижимаясь к скале. Тоннель; развилка. Не сбавляя скорости, Эрвин миновал курортный поселок и вылетел на набережную. Дальше; еще дальше, в сторону от ярких огней, туда, где едва светится в море далекий бакен.

Под колесами зарокотал гравий. Камушек ударил в ветровое стекло. Эрвин притормозил и круто развернулся на пляже, едва не сбив брошенный кем-то шезлонг.

– Как тебя зовут?

Молчание.

Он вытащил из сумки диктофон. Выбрался из машины. Рывком открыл заднюю дверцу; девушка зашипела, отпрянув, выставив перед собой руки со скрюченными пальцами.

– Ты меня слышишь или нет?

Она не слышала. Темно-зеленые глаза казались стеклянными от ужаса.

– Послушай, – начал Эрвин, заставляя себя говорить как можно медленнее. – Вот море. Я выпущу тебя на свободу. Понимаешь? Выпущу. Если ты сделаешь одну вещь.

Она наконец-то поняла. Затряслась. Рывком села. Прерывисто втянула в себя воздух.

– Я. Выпущу. Тебя. Честное слово. Потом. Только не пытайся бежать!

Она цокала зубами. Переводила взгляд с его лица на диктофон – и обратно.

В глазах была паника.

Виталик не вышел на награждение. Третье место на пьедестале почета – смешно, в самом деле. Тренер сколько угодно мог разоряться, что, мол, такое поведение «неспортивно» – Виталик чихать на него хотел с высокой колокольни.

Если он всерьез решил бросить всю эту бодягу, – какая разница, «спортивно» или «неспортивно»?

Со второго класса школы его считали надеждой, таскали на соревнования и заставляли жить в бассейне, будто лягушку. Нельзя сказать, чтобы ему совсем уж не нравилось плаванье – нравилось, да, и особенно нравилось, когда девчонки глядели на него, стоящего на пьедестале, снизу вверх. Ну, и в школе позволено было почти не учиться – ему ставили тройки просто так.

Но все когда-нибудь надоедает, елки-палки! Виталик уже не в том возрасте, чтобы жертвовать личной жизнью ради будущих результатов. Третье место было последней каплей; тренер предупреждал, что «выезжать на таланте» дальше не получится. Ну и не надо. Хватит с него большого спорта.

Он не вышел на награждение, как ни ругался тренер. Спокойно переоделся в пустой раздевалке, бросил в сумку мокрые плавки, полотенце, сложил в футляр очки. Был конец мая. При мысли о том, что завтра с утра не надо тянуться на тренировку, на душе делалось отрешенно-весело и очень-очень легко.

Проснувшись рано утром, он с новой силой испытал это чувство. Позавтракал и побрился (последние полгода он брился регулярно, и всякий раз после трех часов дня на его подбородке проступала мужественная тень нарождавшейся щетины). Отмахнулся от вопросов матери – нет, в бассейн не пойдет, бросил все к такой-то матери… Как бросил? Да очень просто. Давно к этому шло.

Оставив мать в растерянности, он закинул сумку на плечо, вышел на залитую солнцем улицу и, не спеша, направился к пляжу.

Крем для загара покрывал кожу маслянистой пленкой. Виталик вышел к кромке прибоя, развернулся лицом к солнцу и потянулся, играя мышцами. На него глазели девчонки, сбежавшие с утренних занятий, холеные женщины с тонкими сигаретами, полные дамы, надежно укрытые в тени пестрых тентов; на него ревниво поглядывали друзья и спутники девчонок, женщин и дам. Виталик нырнул, проплыл под водой метров десять, вынырнул и двинул к горизонту небрежным кролем, оставляя за собой две расходящиеся волны, чувствуя, как тянутся следом ниточки взглядов…