– Артем в мать, а я в отца, – сказал Максим, про себя удивляясь вниманию Дегова к внешнему облику людей.

– Пойдемте в дом, что ж возле ворот стоять? – пригласил Дегов, берясь за кольцо тесовой калитки.

Двор Дегова был опрятен и уютен. От ворот до самого крыльца в густой траве был проложен узкий, в три стесанные жерди, тротуарчик; к амбару, стоявшему в дальнем углу продолговатого двора, обнесенного высоким бревенчатым забором, тянулась дорожка, посыпанная песком и пестрой галькой. Рубленное из плах некрашеное крыльцо сияло чистотой и свежестью. Ступеньки были выскоблены, а точеные фигурные перила чисто вымыты.

– Здесь всегда так аккуратно? – тихо спросил Максим брата, пользуясь тем, что Дегов шел на несколько шагов впереди них.

– Беспорядка никогда не видел, хотя бываю часто, – ответил Артем.

Дегов услышал разговор и, не оборачиваясь, сказал:

– При колхозной жизни, Максим Матвеич, наши крестьянские дворы совсем стали другими. Прежде мы в грязи и навозе утопали. Теперь скот большей частью на фермах содержится, за селом. Дух-то у нас во дворах куда здоровее стал, опять же и мух поубавилось.

– И еще одна причина есть, Мирон Степаныч: у хороших хозяев в колхозах навоз цену приобрел, – заметил Артем.

– Истинная правда, Артем Матвеич. К примеру сказать, куриный помет. Я у хозяек его слезно выпрашиваю. До шести центнеров на гектар мне его требуется. Да по десять тонн перегноя, по восемь центнеров золы на каждый гектар закладываю. Сильно-то таким добром разбрасываться не станешь. А если вздумаешь без этого обойтись, то и урожая не получишь.

– Правильно, Мирон Степаныч! – горячо воскликнул Артем, про себя подумав: «Вот бы каждый колхозник был с таким сознанием! В два-три года мы бы все довоенные успехи в сельском хозяйстве превзошли».

В доме Деговых было так же уютно, чисто, как и во дворе. Даже не верилось, что в этом доме живет семейство из восемнадцати человек, среди которых есть и старики и малолетние.

Дегов провел Максима и Артема в крайнюю комнату. Она была меблирована по-городскому: полумягкие дубовые стулья, книжный шкаф со стеклянными дверцами, широкая кровать с никелированными шарами на спинках, фабричный коврик на полу.

Весь простенок между окон, выходивших к реке, был занят большим листом белой бумаги, на которой были наклеены портреты Дегова, вырезанные из газет, почетные грамоты от районных и областных организаций, указы Президиума Верховного Совета СССР о награждении его орденом Трудового Красного Знамени и орденом Ленина.

Заметив, что Максим присматривается к этому листу с вырезками и грамотами, Дегов смущенно сказал:

– Внуков проделки. Пусть, говорят, дедушка, знают все, какой ты у нас герой.

– А где же ваше семейство? – спросил Максим. – Пусто в доме.

– На работе все. Как раз нынче подкормку льна производим. За домом доглядывает сноха – жена старшего сына. Сам я уж пять лет как овдовел.

– А внуки, Мирон Степаныч? И их что-то не слышно, – заметил Артем.

– Я велю, Артем Матвеич, и внуков на поля возить. Не для работы, конечно, а так, чтоб с малолетства к нашему крестьянскому труду приглядывались и полевым воздухом дышали. Мой-то родитель чуть не с пеленок меня на пашню возил.

– Правильно делаешь, Мирон Степаныч! – опять горячо воскликнул Артем.

– Верю я, Артем, что вырастут у Мирона Степановича внуки настоящими земледельцами, – сказал Максим, продолжая осматривать строгое убранство дома Деговых.

– А как же иначе, Максим Матвеич! Нам крестьянское занятие от дедов и прадедов перешло. И любить мы его должны пуще всего на свете. Я сам-то про себя иной раз так думаю: не было б для меня кары большей, чем оторвать от земли. Погиб бы я без крестьянской работы, как рыба на берегу… Ксюша! Ксюша! – вдруг громко позвал Дегов.