– Не просто пырнули ножом, а разрезали его на куски, как свинью, – уточнил Петря.

– Да-а, значитца, в этом деле и впрямь что-то нечисто…

– Я ж тебе говорю.

– Ну, это еще не факт, что зарыли что-то ценное. Однако же неплохо бы проверить… Тихо, тихо! Не горячись. Сразу соваться на кладбище нельзя. Нужно все обмозговать как следует, набрать ватагу, а там и… В общем, понятно. Вдвоем мы вряд ли справимся. Уж больно сурьезная картина вырисовывается. А к тебе потом никто не подходил, про Гришку не спрашивал?

Петря похолодел.

– Спрашивали, – сказал он упавшим голосом. – Где-то спустя две недели после его смерти. Какой-то большой полицейский чин приезжал. Странный…

– И что он хотел узнать? – Васька пригнулся к столу и смотрел на своего приятеля с хищным вниманием.

– Дружил ли я с ним, какие разговоры велись между нами…

– Ну, это обычное дело. Сыск. Тебя обязаны были допросить.

– Так ведь допрашивали… на следующий день. Я сказал, что никакого отношения к Гришке не имею, знаю его лишь как соседа («Наше вам…» – «До свидания»), никогда с ним близко не общался, ничего не видел и ничего не знаю. Хорошо, что я в ту ночь подрядился разгружать вагоны… до утра разгружал. А потом пошли в трактир, прямо с утра. Гужевали до полудня, нам хорошо заплатили. Вся бригада грузчиков подтвердила, что я никуда не отлучался.

– Алиби… – сказал Шнырь. – Это называется алиби. Повезло тебе, румын. Иначе хлебал бы ты сейчас пустые щи в Лукьяновском замке[19]. Сшили бы легавые дельце – и привет. Но, я вижу, фараон тебе сильно не понравился. С чего бы?

– Чересчур гладко стелил. Я ведь раньше лишь с околоточным надзирателем общался, но тот, ежели что, сразу кулаком в морду. Этот же все культурно, грамотно, с подходцем. Прям убаюкал. Я едва не начал выкладывать ему все как на духу. Да вовремя спохватился, потому что наступил пяткой на гвоздь. У меня сапоги прохудились, и я, когда их чинил, каблуки прибил чересчур длинными гвоздями. Но концы не все загнул. Просмотрел. Вот гвоздь и начал шпынять меня, когда я из трактира вышел. А дома я даже не успел снять сапоги, как появился этот полицейский.

– Дело пахнет керосином… – Васька Шнырь неожиданно вспотел неизвестно отчего. – Похоже, Петря, это я охломон, а не ты. Извини. Нужно дернуть за эту ниточку. Обязательно нужно. В моей груди уже просто пожар. Когда так бывает, это значит, что дело верное. Там точно закопали что-то ценное. И теперь прячут концы в воду.

– Может, шпиёны?.. – высказал предположение Петря. – Война идет…

– Возможно. Проверим Петря, будь спок. Ежели найдем там барахлишко какое или золото – отлично, ну а если какие-нибудь шпионские штучки – тоже хорошо. Получим благодарность от государя императора… за бдительность. Для городовых будет отмазка – чтобы не теребили лишний раз. А где это кладбище находится?

– В Китаевской пустыни[20].

– Что-то не припоминаю…

– Старый монастырский погост на Китай-горе. Там уже давно никого не хоронят.

– А, ну да… Выходит, ящик заныкали на старом кладбище. Мудро. Но есть одна загвоздка – неплохо бы знать, где именно расположена эта заветная могилка. Гришка об этом тебе говорил?

– Нет, не говорил.

Васька Шнырь скептически ухмыльнулся и сказал:

– Вот так всегда: удача сначала поманит, а потом взмахнет крылышками – и ищи-свищи ее. Или ты предлагаешь все могилки на кладбище разрыть?

Немного поколебавшись, Петря сказал:

– Все могилки трогать не надо. Я знаю точное место.

– Да ну?! – удивился Васька. – Ты ж сказал, что Гришка на эту тему разговор не заводил. Непонятно… И где оно, это заветное местечко? Колись, друг ситцевый.