Ей было известно, что в действительности жизнь удалых молодцев с роскошными воинскими поясами далеко не так красива, как в хвалебных песнях или сказаниях. Выбитые зубы, негнущиеся пальцы, скособоченные носы, уродливые шрамы, опухшие от пива и браги лица, незаживающая язва на тыльной стороне левой кисти – от щита. А еще – стойкий запах дружинного дома, обиталища множества одиноких мужчин; их словечки, которых Елисава якобы не знала, и байки о невероятных приключениях и великих подвигах; ссоры из-за женщин и клятвы верности друг другу до последнего, до тех четырех локтей земли, где их в конце концов зароют, – как правило, очень далеко от тех мест, где они родились. Иногда кто-то из них погибал. Появлялись новые – молодые неумелые парни. Иные из них тоже погибали, не успев ничему научиться. А если кто-то вспоминал о том, что было двадцать лет назад, на него смотрели как на внезапно проснувшуюся вещую вёльву. Некоторые из воинов знали, казалось, всего три-четыре слова, и то бранных, но вполне обходились ими; другие, пообтесавшись при дворах разных государей, побывавшие за далекими морями, в странах, о которых только в Библии и сказано, могли удивить обширностью знаний и красноречием. Одни происходили из знатных воинских родов, другие, родившиеся после посещения княжьей дружиной какого-нибудь погоста или села, вообще не знали отца и были в семилетнем возрасте отправлены в дружину, которая и поспособствовала их появлению на свет. С десяток таких мальчишек вечно носились с дикими воплями по двору перед дружинным домом, размахивая деревянными мечами, а пара бывалых дядек присматривала за ними, вспоминая меж собой дела далекой молодости.

– Ты сам хотел говорить с князем или тебя попросил Ульв? – осведомилась Елисава, обращаясь к Бьёрну.

– Я его еще не видел, – ответил варяг. – Мне самому весьма любопытно, как конунг принял то, что услышал вчера.

– Нам ведь известно, каким способом здесь расправляются с наемниками, которые забывают свое место, – добавил Альмунд. – И я не желал бы однажды проснуться с перерезанным горлом.

– Тебе это не грозит, с перерезанным горлом не просыпаются! – хмыкнул Эйнар. – То есть просыпаются уже в Валгалле.

– Это было давным-давно. – Елисава нахмурилась, недовольная намеком варяга. – И мой отец в том не виноват.

– Но ты забываешь… или ты не знаешь, что я при этом был?

– Вот как! – Изумленно раскрыв глаза, Елисава остановилась и повернулась к Альмунду. – Был?

– А ты не замечала, что я уже достаточно старый? – Варяг улыбнулся и провел широкой мозолистой ладонью по своим светлым, начавшим седеть волосам. – Да, тогда я был четырнадцатилетним мальчишкой. Я приехал из Рогаланда вместе с моим родичем, братом матери, Хрингом, сыном Сварта. Он потом погиб на Днепре, следующей же зимой, когда твой отец, Ярислейв конунг, в первый раз разбил своего брата Святополка. В тот день в Хольмгарде мы с Хрингом ходили навестить одного торгового человека и не попали в эту бойню. Успели как раз к тому, когда начали выносить трупы. Я хорошо помню, как по этому проклятому Фариманнову двору текли целые ручьи крови, смешиваясь с растоптанным навозом и соломой. Твой отец сильно разгневался, но сделал вид, будто проглотил обиду, а потом уехал в свой борг, тот, где раньше, как сказывают, жил Хрёрек конунг. И туда пригласил хольмгардскую знать. Иные говорят, что гостей было больше тясячи, но это ерунда – столько там просто не поместилось бы. Знатных хольмгардских хёвдингов было человек сорок. А тысячи собрались, когда головы этих сорока были выставлены на стене! Правда, очень скоро твоему отцу пришлось пожалеть о том, что он сделал. Но я и те, кто тогда был при нем, хорошо запомнили, что с князем нужно быть… осторожным.