Упёршись лбом в раму, мысленно дракон почти просочился сквозь стекло и этим едва всё не испортил! Быть не может, но, кажется, девушка почувствовала его присутствие! Строго глянула в окно, но за секунду до этого Феликс успел пригнуться. Только спустя долгую минуту, которая показалась вечностью, он осмелился приподнять голову и снова заглянул в девичью спальню. Девушка копошилась в сундуке. Вынула из него одежду и принялась раздеваться. Наспех освободившись от передника и платья, она осталась в одних кружевных панталончиках. То, что Феликс увидел, ему понравилось. Да так сильно, что неведомые прежде силы заискрились и зафонили во все стороны. У дракона на лбу выступила испарина.

Никогда в жизни он не оказывался в столь нелепом положении!

Огромными усилиями он заставил себя зажмуриться. Потом открыл глаза и чуть не свалился на землю, когда увидел на коленках девушки кожаный блокнотик — наверняка тот, о котором говорила отшельница.

Бормоча под нос, девушка что-то записывала.

— …Она была храброй девушкой и наперекор королевским традициям и родительской воле спешила к своему возлюбленному… — Потом девушка на мгновение задумалась, разглядывая потолок. — Дракону! — вдруг довольно выпалила, записала и захлопнула блокнот.

Феликс мысленно улыбнулся — такая смешная и милая…

«Моя… »

***

Все его обострённые инстинкты и привычки, выработанные за время службы, дали сбой. Он так разволновался от этой греющей сердце мысли, что едва снова не выдал себя.

Всё, что случилось дальше, стало полнейшей неожиданностью даже для дракона. Феликс услышал чьи-то шаги — кажется, кто-то направлялся в спальню к его девочке. Она дёрнулась, оглядываясь на дверь, затем подскочила, накинула на плечо сумку и бросилась к окну.

Миг, который они разглядывали друг друга, растянулся на вечность.

Феликс моргнул нижними веками и почувствовал, как из углов глаз к центру сошлась и разошлась плёнка, защищающая зрачок.

Девушка от негодования и ужаса раскрыла рот, готовая закричать, но, оглянувшись на дверь, передумала. Залилась краской, словно ей отчего-то стало жутко стыдно.

Разумеется! Пять минут назад она переодевалась! Какой же Феликс дурак! Проявил такую нетактичность и вероломство! Да за такое…

Если бы она закричала, в комнате бы тут же собралось всё семейство. Нестандартные ситуации весьма опасно влияли на вторую суть Феликса: он знал, что если не удержит дракона в себе, то легко может убить всех в этом доме. Но допустить такого нельзя. Во-первых, вместе с людьми сгорит блокнот — и прощай магический ритуал, а во-вторых... О, духи! Пропади пропадом этот ритуал! Он напугал свою девочку…

Дракону повезло — кричать и звать на помощь она передумала.

Глаза девушки забегали, словно у загнанного в угол зверька. А потом на миг стали какими-то печальными и растерянными. Быстро взяв себя в руки, она дёрнула шпингалет, рама открылась, с проворностью белки спустилась по плющу мимо Феликса на землю и побежала прочь из сада. Оглянулась, только когда закрыла за собой калитку.

Феликса затрясло. Он не сразу услышал, о чём его спрашивали снизу. Наконец, через шум бушующей в ушах крови до него донеслось:

— За ней или пусть себе бежит?

2. Глава вторая, из которой мы узнаём, что вдохновение и престарелые женихи — понятия несовместимые

Агата

— Агата, ау! — в долетевшем голосе папы послышалось не столько возмущение, сколько обречённость. — Может, уже закроешь свои писульки и обратишь внимание на уважаемого гостя?

Я засунула в специальный кармашек серебряный карандашик и захлопнула блокнот. Поговаривали, что давным-давно вместо карандаша прилагалось к блокноту зачарованное пёрышко, которое само записывало дивные истории. Правда это была или нет, кто ж теперь скажет. Да только и сам блокнот был необычным. Красивый такой, в кожаной обложке сливочного цвета. Любовно погладила застёжку — теперь постороннему его не открыть и не прочитать — что в моём деле совершенно уникальная и незаменимая вещь! И это правильно: нечего в отсутствии хозяйки читать её записи, поскольку здесь обитают наброски будущего любовного романа Элизабет Лав. То есть все романы, написанные Элизабет Лав, — это мои, и ничьи больше! Но пока не окрепнет мой писательский голос и некоторые непримиримые обстоятельства не повернутся в мою сторону, приходилось скрываться под псевдонимом.