– Что за безвкусица! Ты что здесь устроила? Это тебе что – деревня? Что за…цирк? Что за плебейство? Цветы в банках?

– Я…я хотела украсить дом! – схватила букет и прижала к себе, видя, как та решительно направилась к банке.

– Ты его обезобразила! Где это видано! Что за деревенские замашки!

– У вас недостаточно ваз!

– Они и не нужны! Хозяин никогда не ставил здесь цветы! Им самое место в саду! Немедленно выбрось все букеты!

– НЕТ! Мне нравятся цветы!

Она сделала несколько шагов ко мне и прошипела мне в лицо:

– Послушай, девочка, ты здесь временно. Настолько временно, что даже эти цветы простоят дольше, чем ты задержишься в этом доме. И если ты думаешь, что ухватила черта за бороду, то тебе кажется! Немедленно выбрось все это безобразие!

– Не выброшу! Я здесь живу. И хочу, чтобы в доме были цветы! Пусть ваш хозяин запретит мне!

– Моего слова достаточно!

– А мне недостаточно!

Нагло посмотрела ей в глаза, и та остановилась, не решаясь наступать на меня дальше.

– Для меня важно слово только одного человека, а не ваше. Прислуга тоже обычно ненадолго.

ЕЕ не просто задели мои слова, она так тряхнула головой, что очки свалились с одного уха, и ей пришлось нервно поправить их обратно.

– Я не прислуга!

– А кто?

Эти судорожные потуги найти ответ отразились на ее лице.

– Я…я более тридцати лет в этом доме! Я сейчас заставлю тебя убрать эти цветы и эту безвкусицу.

– Я поставлю снова!

Ответила тихо, но отчетливо.

– Это мы посмотрим! Уверена, что уже сегодня вечером вылетишь отсюда, как пробка. Маленькая…потаскушка!

Она извлекла из кармана кнопочный сотовый и принялась лихорадочно тыкать в него пальцами. Тяжело дыша, я держала банку прижатой к своему телу, и аромат роз забивался мне в ноздри. Они пахли, как и Айсберг, другой жизнью, роскошью и благополучием. А от слова «потаскушка» пылали щеки и саднило в груди. Как будто там только что разодрали ногтями. Почему-то от этой холенной женщины слышать такое слово было обидно. Оно резануло и заставило проглотить слезы.

– Ожидайте, вас соединят.

Монотонный голос то ли коммутатора, то ли секретаря. Обе слушаем музыку. Классическую. Венский вальс. После отъезда Айсберга прошли сутки. Я не знаю, куда она звонила…но почему-то была уверена, что ему.

– Да! Что случилось?

От звука властного низкого голоса у меня вдоль позвоночника пробежали мурашки и нежно защекотало внизу живота. По всему телу разлилась истома. Вдруг очень сильно захотелось его увидеть. Как говорит это властное «Да! Что случилось?», как шевелятся в этот момент его губы.

– Она…эта…эта девчонка по всему дому расставила банки с цветами! Трёхлитровые банки, представляете?! И не дает их убрать!

– Это экстренный номер, Виолетта Марковна!

В голосе металлические нотки сильного раздражения.

– Я понимаю и прошу прощения за то, что беспокою…но я в течение многих лет не пользовалась им…но это превосходит все мои ..все границы! Это вопиюще! Людмила Антоновна бы….

– Что? Банки? Пусть Вадим съездит в город и привезет вазы. Это все?

– Нет…эта…эта девушка, она называла меня прислугой, она наглая, и я требую, чтобы вы с этим разобрались…

– Я так понимаю, вы хотите уволиться с этой должности, Виолетта Марковна? Я верно вас понял?

Она замолчала и судорожно сглотнула. А мне захотелось рассмеяться и одновременно с этим вдруг стало ее жалко. Я видела, как поникли ее худые плечи, и даже высоко взбитая прическа обмякла. Это был жестокий ответ. От неожиданности даже я обомлела.

– Нет… я…

– Я ценю ваш вклад в благосостояние этого дома и готов оплатить вам высокие отступные.