В данной связи ключевой вопрос, на который необходимо найти ответ при анализе общества, в том числе и при построении соответствующих экономических моделей, на мой взгляд, не в том, есть ли такой общий интерес, нужно ли его учитывать и как это сделать. И даже не вопрос, является ли этот интерес социальным по своему характеру. Ведь хотя, к сожалению, понятие «социальное» прочно ассоциируется у многих российских экономистов с вытекающей, видимо, из их повседневного опыта связью с «собесом» и социальной помощью, на самом деле «социальное» означает в науке характеристику общества как особого, единого «социального организма» в отличие от биологического организма или популяции. Соответственно, это понятие обозначает все, что относится к обществу как единому целому.

Ключевым же является уже упоминавшийся мной выше и поставленный в статье Рубинштейна вопрос о том, чьи интересы выражает государство-Левиафан, насколько его деятельность реализует те самые общие социальные интересы? Напомню: реализация этих интересов в современной экономике практически всегда оказывается в той или иной степени полезной и для самой экономики, создавая пресловутые экстерналии (инфраструктуру, рабочую силу определенного качества, социальный капитал общества и т. п.). Не случайно вот уже более 30 лет в развитых странах успешно развивается такое направление экономической науки, как социоэкономика, изучающая взаимосвязи экономических и социальных аспектов функционирования и развития хозяйственных систем различных уровней[61].

Итак, для корректного учета государственной деятельности в любых экономических моделях прежде всего необходимо определиться с тем, с каким типом государства мы имеем дело – с государством, выражающим интересы общества и получившим мандат доверия на свою деятельность от граждан, готовых ради реализуемых им общих интересов добровольно поступиться частью своих прав и доходов, или же с государством, рассматривающим население страны как своих подданных, вынужденных подчиняться силе государственной машины и обязанных платить государству дань (что, собственно, и отражает понятие «подданные», то есть находящиеся «под данью»). В первом случае мы будем иметь дело с государствами современного типа, во втором – с архаическими моделями государств. И именно это предопределяет и методологию, используемую для их анализа, и оценки полученных в ходе анализа результатов. Нельзя же всерьез говорить о том, что с одинаковыми измерительными инструментами и шкалой оценок можно подходить к анализу, например, общества в Древнем Египте и в современных США. Это принципиально разные объекты изучения, хотя в обоих случаях по крайней мере элементы рыночных отношений в этих обществах присутствовали.

В данной связи вновь хотелось бы вернуться к вопросу о сути рыночных отношений, главной особенностью которых, на мой взгляд, выступает то, что по сути своей это договорные отношения между свободными агентами. И именно в этом их главное отличие от экономик нерыночного типа, где на место договора в процессе производства и перераспределения произведенного продукта приходит власть. Власть как принуждение, основанная на силе, или власть как авторитет, основанная на традиции, но также не оставляющая индивиду свободы выбора. Именно степень вовлеченности членов общества в эти договорные отношения позволяет оценивать общества с точки зрения развитости в них рыночных отношений вообще. И если, например, в современных США в них включены практически все члены общества (как через рынок труда, так и через различные рынки товаров и услуг), то в Древнем Египте в рыночные отношения была включена лишь очень незначительная часть населения.