И так полгода прождал этого дня, да только чувства оставались все такими же. Острыми. Ядовитыми. Отправляли, разъедали изнутри. 

К "Кабаре" подъехали к часу ночи. Не стал откладывать на завтра. 

Мне нужно было заглянуть в лицо этой маленькой княжне, которая всю душу мне вывернула. Узнать хотел, спросить: каково было меня предавать? Когда с Шамилем спуталась, до того, как в мой дом попала, или после? И про дядьку все это — обман был? Зачем тогда флешку мне подсунула?

Шамиль был мертв, с него не спросишь. А если б остался жив — я бы ему мозги по новой выпустил, предателю. Вяземский скорее подохнет, чем правду расскажет, а может, от боли, у него и вовсе крыша поехала. Бред нес, я с этим псом даже разговаривать не стал. 

Я схватился за ручку автомобиля. Нужно было идти. Вон вывеска  «Кабаре» огнями сверкает, так и манит. 

— Имран, оставь оружие. На входе рамки, обшмонают и не пустят. 

Анвар был прав.  Но пистолет холодил руку, успокаивал приятной тяжестью. Я подкинул "Макар" несколько раз в руках, а потом в бардачок закинул. 

— Здесь сидите, — велел бойцам. Анвар собрался было возразить, но его оборвал, — непонятное что-то сказал? С прицепом меня точно не пустят. 

На фейсконтроле местные пацаны разглядывали чересчур пристально. Ещё бы, даг, рожа небритая, а до этого неделю бухал. Но костюм дорогой, часы, мобила — и меня пропустили. 

Я не знал, где Белоснежку искать. Но все равно найду, никуда не денется. По сторонам глянул, не видно ли уборщиц. Вдруг, Лиза и здесь в полотерках? Кем-то же ходит сюда работать. Или повысили уже? 

Спустился вниз, в большой зал. Свет приглушённый, народу дохрена. И где ее тут разглядеть? 

Подошёл к бару, чувствуя, как настроение с каждой минутой моего здесь пребывания все хуже и хуже становится. 

— Виски, — щёлкнул бармену, а потом вспомнил. Не пью же больше. Твою мать. Поморщился, — не, давай спрайт. 

Сделал глоток, разворачиваясь к сцене,  и чуть не подавился. Там Белоснежка стояла. Платье темное, длинное, волосы короткие. Обрезала. Поет, за микрофон держится, глаза прикрыты. От лица взглядом вниз скользнул. Кровь к лицу мигом прилила. 

— Сука, — живота не было видно. Значит, сделала все-таки от меня аборт. Побежала под нож к врачу, дрянь, чтобы не рожать от Шерхана. Чтобы не пачкать свой грёбаный княжеский род моей аварской кровью. 

Перед глазами — пелена, ничего не вижу, только ее на сцене. А она выводит свои песни, и кроме высокого девчачьего голоса будто ничего не осталось. 

Я шел на него вперёд, расталкивал попадающих под руку людей. Как ты смогла, Белоснежка, как посмела со мной — вот так? Предательница. И снова больно стало — нет, уже не шрамы, что Вяземские оставили, внутри. В душе саднило.

До сцены совсем немного осталось, но мне на плечо тяжёлая ладонь опустилась, заставляя остановиться:

— Притормози, уважаемый. 

Развернулся, с разворота короткий хук — вот тебе, мля, уважаемый. За одним охранником второй подтянулся, но даже вдвоем со мной — не справится. Я был как зверь. Загнанный, а оттого опасный. Получил под дых, пропустив один из ударов, но вывести из строя не сумели, второму засадил в пах. Жаль, "макар" в машине остался, я бы тут всех положил. 

А Белоснежка пела. Не слышала, не видела — оттащили меня, твари, подальше от сцены, скрутили. Тащили меня вчетвером, словно животное. Я успел оглянуться, бросить последний взгляд на сцену — Белоснежка повернулась боком, и я увидел. Все еще беременна.

Она все еще носила у себя под сердцем моего ребенка. А значит, отсюда, из этого города гребаного, без нее я не уеду.