ни памяти, что мы были когда-то мужчинами.
Завтра – ничего.
«Этот ветер напомнил весну, – сказала подруга,
шедшая рядом и глядя вдаль, – весну,
средь зимы налетевшую в закрытое море.
Так внезапно. Прошло столько лет. Но как мы умрем?»
Похоронный марш заплетался под мелким дождем.
Как умереть мужчине? Странно: никто не думал.
А кто думал, те словно вспоминали летописи
крестовых походов или битвы при Саламине.
И все-таки смерть: каждому своя и больше ничья —
это игра в жизнь.
Гас пасмурный день: никто ничего не решал.
На рассвете у нас ничего не будет: все предано, даже наши руки,
и женщины наши – рабыни у колодцев, и дети —
в каменоломнях.
Подруга шла рядом, напевая бессвязно:
«весною… летом… рабы…»
Старые учители оставили нас сиротами.
Мимо прошла пара, было слышно:
«Уж темно, я устала, пошли домой,
пошли домой, включим свет».

КАРЛ СЭНДБЕРГ

Трава

Громоздите трупы под Аустерлицем и Ватерлоо,
Забросайте землею и оставьте их мне.
Я – трава: я покрываю все.
Громоздите трупы под Геттисбергом,
Громоздите под Ипром и под Верденом,
Забросайте землею и оставьте их мне.
Два года, десять лет – и пассажиры спросят у проводника:
«Где это мы едем? Что это за место?»
Я – трава.
Дайте мне делать мое дело.

ЭРНСТ МАЙСТЕР

Положись на себя

Полагаюсь на себя.
Город бродит по собственным улицам.
Гора лезет в свою же высь.
Взлет качелей застывает в задумчивости.
Река спрашивает: «Куда мне течь?»
Бог говорит: «Не могу больше, мама. Жарко».
Шоссе говорит: «У меня больше нет бензина».
Вечер землю забрал в забор и сказал: «Добрый вечер».
Матери хором твердят:
«Все на свете само себе опора».
Им смешно.

Заячья зима

Ура,
     полевые пуганые солдаты!
Плечо к плечу,
головами вниз,
а на головах – мешки,
– смирно висеть, зайцы! —
в зимнем ветре.
Да, это зимний ветер
белыми, как резцы,
стелется тучами серебра
над зеркальным небом.
Снежную
затеваю я лавину с горы:
один толчок,
и моя вина —
Бог-отец в небесах души —
рушится с горы
в дол, растет
и вдребезги дробит
морозное мое окно,
за которым вы колышетесь, зайцы.
Встать,
     полевые пуганые солдаты!
Вольно!
Белый клевер, пушистый, расцвел в выси.
Прыгайте ко мне,
вволю полакомьтесь под зимним
ветром,
смойте
с шерсти запекшуюся кровь —
мою вину —
и гоните до упаду меня
по лугам голубого снега.

«То, что нужно познать…»

ТО,
что нужно познать,
что нужно испытать,
называется: Я,
и это образец
меры человека,
из таких же попыток
сколоченный покойниками.

ЭРИХ ФРИД

За смертью посылать

Моя бабушка
бранилась, что я неповоротлив
«Тебя только за смертью посылать»
И меня
послали за смертью
Но бабушка
прожила недолго
Теперь я себя сам
браню, что неповоротлив
«Меня ведь за жизнью посылали
а я
не поспел»

Страх и сомнение

Не сомневайся в человеке
который говорит
«Страшно»
Но бойся человека
который говорит
«Несомненно»

Homo liber

Я книга
которая будет
когда я перестану быть «я»
Я книга
которая будет «я»
когда я сделаюсь книгой
Книга
которая зачитана
и еще не написана
Книга
которая прописана
тому что еще не прочитано
Я книга
которая раскрывается
и которая закрывается
которая собой не покрывается
и перекрывается
и скрывается
Книга попавшая в переплет
расклеивается
рассыпается по листику
Продолжения нет
но она знает
что ей конец

Бессловесно

Зачем ты все еще пишешь стихи
если эти слова
дойдут лишь до немногих?
спрашивают друзья
в тревоге, что их дела
доходят лишь до немногих.
И я
не могу
ответить.

БАСНИ

Однажды нам с коллегою поручили составить антологию басен всех времен и народов. Было ясно, что переводить Лафонтена и Флориана традиционным русским вольным ямбом – бессмысленно: такие переводы покажутся ухудшенными пересказами басен Крылова, и только. Мы решили сделать переводы верлибром: точность прежде всего. Издательство не возражало: ему было все равно. Но получилось плохо: длинные и короткие строки оригинала чередовались беспорядочно, и верлибр не мог воспользоваться своей способностью удлинять и укорачивать строки ради смыслового выделения. Интереснее было передавать разницу между стихом разных языков: в немецкий верлибр вводить силлабо-тонику, а в итальянский (и в старые басни Маро и Сакса) – силлабику. Мне жаль, что у Маро я не сумел сохранить цезур, у Фьякки – обязательных ударений в середине строк, а у Сакса – строгости внутристопных переакцентуаций. Басня Парини – это «сонет с хвостом», но хвост в ней больше сонета.