Войска полковника Громолысова занимали участок фронта от села Дудницы до реки Рыськи. В Дудницах был штаб. А сразу же за селом начинались проволочные заграждения. Затейливо петляя по лугу, они переходили на правый, чуть возвышенный берег реки и терялись в дубовой роще.

Полк занял оборонительный рубеж еще осенью прошлого года и с той поры стоял без всякого движения. Солдаты привыкли и к Рыське, и к Дудницам, и к тому затишью, которое держалось вот уже около года. Тут они перезимовали, тут встретили весть о свержении царя, перемесили весеннюю грязь и дождались лета.

Еще с весны солдаты заговорили о мире, о земле, о скором возвращении домой к женам и детям. Однако война не кончалась. Не решался вопрос и с землей. К лету дисциплина в полку Громолысова заметно упала. Солдаты уже без прежнего почтения относились к офицерам и к самому полковнику. В окопах роптали на жизнь, на Временное правительство и все чаще поговаривали о том, что пора-де Громолысову показать дулю, бросить ружья, а самим – по домам. Обстановка в полку накалялась.

Разное бывало в полку, а вот такое случилось впервые: в один из июньских дней адъютант командира полка, прапорщик Лещ, доложил полковнику Громолысову о необычайном происшествии, случившемся на их участке фронта, – в окопах появился мальчик, назвался Лёшкой.

– Мальчик? – переспросил Громолысов.

– Так точно, – ответил Лещ.

– Немедля отправить с фронта, – распорядился полковник.

– Слушаюсь.

Лёшку отправили.

Однако прошел день, и прапорщик снова докладывал командиру полка о появлении мальчика.

– Еще один?! – удивился полковник.

– Нет. Тот самый.

– Вот как! Вы что же, его не отправляли?

– Отправил.

– Так что же?

– Так он обманул сопровождающих солдат и начальника станции и снова вернулся.

Тогда Громолысов распорядился привести Лёшку. Он долго смотрел на щуплую, поджарую фигурку мальчика, на большие, горящие возбуждением и упрямством глаза, наконец произнес:

– Патриот, значит. Защитник Отечества!

Прапорщик Лещ хихикнул.

– Я хочу сбить германский аэроплан, – проговорил Лёшка.

– Аэроплан?!

– Он всё про какого-то Степана Зыкова говорит, – произнес Лещ.

– А кто такой Степан Зыков?

– Полный георгиевский кавалер! – выпалил Лёшка.

– Ах, вот оно что! – Полковник задумался. – Значит, ты за войну. До полной победы!

– Я хочу германский аэроплан, – повторил мальчик.

Лещ снова хихикнул. Однако Громолысов строго посмотрел на своего адъютанта, потом перевел взгляд на Лёшку и, к превеликому удивлению Леща, отдал приказ оставить мальчишку на фронте.

– Пусть покрутится среди солдат, – проговорил полковник. – Для нас и такой агитатор – клад.

– Агитатор! – хихикнул прапорщик Лещ.

Ружья Лёшке не дали. Приписали в обозную команду, к походной кухне.

– Да ты, – говорил Пятихатка, полковой повар, – не горюй. Старайся, так, может, и ружье дадут, и в разведку посылать станут.

И Лёшка вовсю старался. Он колол и пилил дрова, размешивал длинным черпаком кашу, до блеска надраивал котлы. А вечерами они с дядей Акимом укладывались под колеса походной кухни, и мальчик приставал с расспросами. Начал с аэропланов.

– Летают, – отвечал Пятихатка. – Только я всего раз их и видел. Аккурат летом прошлого года. А зачем тебе аэроплан?

Лёшка не ответил и тут же полез с новым вопросом:

– А за что кресты дают, дядя Аким?

– За разное, – неохотно ответил солдат.

– А за что – за разное? – не отставал Лёшка.

– За пленение германского офицера, – стал перечислять Пятихатка, – за спасение полкового знамени, за вынос с поля боя раненого командира. За разное дают. Только ведь его и заслужить непросто. Жди ты, пока тебе германский офицер дастся. А знамя, так ведь оно и всего одно на весь полк… Ты что же, по своей воле на фронт? – спросил неожиданно кашевар.