– Им холодно.

– Ты только побеспокоишь их. Если хочешь, можешь выключить кондиционер. Да я и сам его выключу.

– Мы поселились здесь первыми. – Том не оставлял попыток приподнять оконную раму. – Свив здесь гнездо, соколы знали, что место уже занято.

Птицы зорко смотрели в ту сторону, откуда раздавался шум. Впрочем, они всегда так смотрели. Вцепившись когтями в карниз, соколы сидели и важно озирали принадлежащие им владения, простиравшиеся до самого парка с поникшими от жары деревьями.

– Кто пришел? – не отступал Райм.

– Лон Селитто.

– Лон?

Что ему здесь надо?

Том оглядел комнату, в которой царил полнейший беспорядок, о чем он тут же сказал Райму.

Райму никогда не нравилась суета, возникавшая в доме во время уборки. Его всегда раздражали шум и гудение пылесоса. Линкольна вполне удовлетворяло убранство его комнаты, которую он считал своим офисом. Она находилась на втором этаже домика в готическом стиле, расположенного в Вест-Сайде рядом с Центральным парком. Комната имела большую площадь – двадцать на двадцать футов, и на каждом из них «проживали» дорогие Райму вещи. Иногда Линкольн расслаблялся: он закрывал глаза и пытался определить, чем пахнет та или иная вещь в его комнате – например, тысячи книг и журналов, стопки альбомов с фотографиями, напоминавшие Пизанскую башню, радиодетали и телевизионные блоки, пыльные электрические лампочки и всевозможные справочники. Винил, латекс, перекись водорода. Обивка мебели.

Три сорта шотландского виски.

Соколиный помет.

– Я не хочу его видеть. Скажи, что я сейчас очень занят.

– С ним пришел молодой полицейский. Эрни Бэнкс. Нет, по-моему, это игрок в бейсбол, если не ошибаюсь. Вам все же следовало бы разрешить мне провести здесь уборку, – заворчал Том. – Иногда мы даже не замечаем грязи, пока нам не нанесут визит посторонние люди.

– Визит? Как это чудно прозвучало. Я бы даже сказал, старомодно. А вот как тебе понравится следующая фраза: «Пошли-ка вы все отсюда к чертовой матери!»? Кажется, это что-то из декадентского этикета.

Беспорядок…

И хотя Том, без сомнения, имел в виду бардак только в комнате, Райму почему-то показалось, что помощник подразумевал и своего хозяина.

Волосы у Линкольна оставались по-прежнему черными и густыми, как у двадцатилетнего юноши, хотя он был вдвое старше, но пряди перепутались и торчали в разные стороны: вечно грязные и непричесанные, они могли вызвать лишь чувство брезгливости. Его щеки покрывала неприятная трехдневная щетина. К тому же сегодня утром Райм проснулся с покалыванием и щекотанием в ухе, что означало одно: о волосках, растущих на разных частях лица, также следовало бы позаботиться. Ногти (как на руках, так и на ногах) оставляли желать лучшего. А что уж говорить об одежде, которую он не менял неделями, постоянно находясь в одной из своих омерзительных пижам в горошек. Глаза у Райма были узкие, темно-карие, но в общем и целом, как когда-то неоднократно повторяла Блэйн, лицо его можно было назвать чувственным и иногда даже красивым.

– Они хотят поговорить с вами, – продолжал Том, – и несколько раз повторили, что это очень важно.

– Вот пусть своими делами сами и занимаются.

– Но вы ведь не виделись с Лоном почти год.

– Ну и что с того? Разве это означает, что я обрадуюсь ему сегодня? Кстати, ты, случайно, не спугнул птиц? Если так, я на тебя рассержусь.

– Это очень важно, Линкольн, – подчеркнул Том.

– Ах, даже так! Я помню, ты мне говорил. Где же тот проклятый врач? Мог бы уже и позвонить. Кстати, я немного вздремнул, когда ты уходил, так что мы могли не услышать его звонок.