Перед ней открывались два пути, и каждый из них вёл к неизведанному. Она могла продолжать углубляться в тайны сна, исследовать механизмы, которые уже начали менять её реальность, пытаться понять, что на самом деле стоит за этим феноменом. Но этот путь таил в себе риск: чем дальше она зайдёт, тем больше частей её жизни окажутся переписанными, а она сама – всё менее реальной.

Второй путь – остановиться, попытаться сохранить остатки привычного, удержаться за то, что ещё осталось её миром, пока окончательно не утратила связь с реальностью. Вопрос был в том, могла ли она отказаться от познания, когда уже так далеко зашла, или её любопытство приведёт её к точке невозврата.

Лия опустилась в кресло, чувствуя, как напряжение, накопившееся в теле, постепенно сменяется тяжёлой, вязкой усталостью. Она позволила себе закрыть глаза, но не для того, чтобы уснуть, а скорее, чтобы спрятаться на мгновение от окружающей её реальности, которая с каждым днём становилась всё менее определённой.

Квартира казалась ей пустой, но это ощущение не приносило покоя. Напротив, в её тишине было что—то чужое и незримое, но при этом неотступное. Она слышала собственное дыхание, его ровный ритм, но на границе восприятия таилось что—то ещё – не звук, не движение, а присутствие.

Лия глубже погрузилась в кресло, скрестив руки на груди, как будто этим жестом могла оградить себя от того, что не поддавалось объяснению. Она не хотела открывать глаза, не хотела проверять, останется ли эта комната такой же, если взглянуть на неё снова.

Но её сознание не давало ей покоя.

Ощущение чьего—то взгляда становилось невыносимым. Оно не было явным, как присутствие живого человека в комнате, но его нельзя было проигнорировать.

Страшным усилием она заставила себя посмотреть. Комната была такой же. Те же стены, та же мебель, приглушённый свет ночника, отражающийся в окне. Но в углу, на границе света и тени, мелькнуло движение.

Это было мгновение, едва уловимый разрыв в привычном порядке вещей, но она успела его заметить. Её сердце сжалось.

Она не дышала, не двигалась, прислушиваясь к тишине, но больше ничего не происходило. Темнота оставалась неподвижной.

Может, ей показалось?

Но Лия понимала: теперь её реальность больше не принадлежала ей одной.

Писательница сидела в полутёмной гостиной, сжимая в пальцах чашку с уже остывшим чаем, но не делая ни глотка. Весь её мир будто сместился на несколько градусов, нарушая привычный баланс. Тревога, поселившаяся внутри, медленно разрасталась, словно неведомый живой организм, цепляясь за мысли, за сомнения, за то, что теперь казалось ей зыбким и ненадёжным.

Всё началось с истории Егора. Она ожидала услышать что—то похожее на безумные сны, странные совпадения, но не то, что услышала. Когда он говорил, она наблюдала за ним, за его руками, за глазами, и с каждой минутой всё глубже понимала – он не выдумывает. В его голосе не было театральной завораживающей интонации, которая сопровождает искусные мистификации. Не было и той уверенности человека, который просто нашёл объяснение необычному. Было другое – осознание, что реальность текуча, что прошлое не твёрдая основа, а зыбкое болото, куда можно провалиться. И теперь, кажется, она начала в это верить.

Но даже рассказ Егора – пугающий, полный непонятных ей деталей – не сравнится с тем, что сказала ей женщина в плаще: "Ты можешь изменить прошлое, но тогда твоя жизнь станет сном для кого—то другого."

Эти слова крутились в её голове весь день, с каждым повторением становясь всё более невыносимыми. Значит, всё не просто сны? Значит, каждое её действие меняет окружающий мир?