Пальцы сжали телефон так крепко, что суставы побелели, а дыхание замерло в груди. Она понимала, что это не случайность, не простая игра восприятия или усталости. Это было нечто большее, нечто, что проникало глубже, стирая привычные границы её существования. Каждое несоответствие, каждый исчезнувший человек на фотографии, каждый сдвинутый предмет в комнате были доказательством того, что её жизнь изменилась неуловимо, но необратимо.

Лия судорожно осмотрелась. Квартира была её, но не совсем. Предметы стояли не так, как она привыкла. Её любимая ваза на комоде отсутствовала. Картина, которую она вешала в прошлом году, теперь висела в другой комнате. Некоторые книги были расставлены иначе.

Мир словно сдвинулся на несколько миллиметров, и этого хватило, чтобы всё вокруг стало неправильным.

Она не знала, что именно произошло, но одно было ясно: её память не могла ошибаться в таком масштабе. Она не могла придумать Антона, которого теперь никогда не было в её жизни. Не могла вообразить те сцены в книге, которые кто—то стер и переписал заново.

Это не было ни простым сбоем памяти, ни случайной игрой воображения, вызванной усталостью. Она осознавала, что что—то в этом мире изменилось, что—то было переписано или стёрто, словно реальность поддалась чужому вмешательству. Она чувствовала, как невидимые нити её воспоминаний оказались перетянуты, искривлены, создавая зыбкую зыбь в восприятии окружающего. Теперь ей оставалось лишь гадать, насколько далеко зашли эти изменения и какую часть её прошлого они успели уничтожить.

С каждым днём тревога, поселившаяся внутри Лии, становилась всё сильнее, принимая всё более зримые формы. Её жизнь больше не казалась ей стабильной – всё вокруг словно подёрнулось незримой дымкой, невидимой для окружающих, но не для неё. То, что начиналось с незначительных деталей – перемещённых вещей, исчезнувших имён и изменённых фотографий, – теперь переросло в нечто большее, в ощущение, которое нельзя было назвать простым беспокойством.

Она чувствовала, что за ней наблюдают. Это не было привычное чувство присутствия другого человека рядом, не было ни взглядов из—за спины, ни случайных пересечений с прохожими, вызывающих чувство узнавания. Это было нечто иное, чуждое, липкое, словно в воздухе рядом с ней кто—то существовал, но оставался незримым. Это не проявлялось в прямом виде, но ощущалось на уровне инстинктов, как если бы кто—то, не принадлежащий этому миру, тянулся к ней, не касаясь, но нарушая привычный порядок вещей.

Сначала она пыталась отмахнуться, списывая всё на нервное напряжение, но с каждым днём тени становились всё более явственными. В периферийном зрении, в самых глухих уголках её восприятия, мелькали странные, едва различимые силуэты. Они появлялись там, где не должно было быть ничего – в углах комнаты, на границе света и тьмы, среди привычных очертаний мебели. Иногда она ловила себя на том, что переставала дышать, вглядываясь в полумрак, пытаясь различить хоть что—то конкретное, но стоило ей сфокусироваться – всё исчезало, растворялось в пустоте, оставляя лишь тягучее чувство тревоги.

Она не рассказывала об этом никому. Что сказать? Что её преследует то, чего она не может описать? Что среди теней на стенах она видит нечто живое, осознающее? Это было бы похоже на бред человека, потерявшего связь с реальностью.

Но хуже всего было то, что она чувствовала присутствие и вне квартиры.

Когда Лия шла по улицам вечером, возвращаясь домой, ощущение слежки становилось почти невыносимым. Шаги позади неё то замирали, то вновь появлялись, иногда глухие, словно приглушённые мокрым асфальтом, иногда сухие, резкие, как удар каблука о камень. Она оглядывалась резко, пытаясь застать преследователя врасплох, но каждый раз её встречала пустота. Люди проходили мимо, увлечённые своими делами, машины мерно двигались по дороге, витрины магазинов отражали поток пешеходов, но никого, кто мог бы объяснить источник её страха, не было.