Он всегда казался ей недосягаемым, словно книга, перечитываемая снова и снова, но с неизменным содержанием, которое нельзя исправить ни единым штрихом. Однако теперь всё было иначе: осознание, что в её руках появилась возможность поступить по—другому, открыло перед ней неизведанный путь. Теперь Лия могла изменить что—то, о чём раньше только мечтала.

Она оставалась той же студенткой, но внутри неё жила взрослая женщина, пережившая слишком многое, чтобы бояться призрачных барьеров. Теперь она знала, что сожаление о несделанном может быть куда тяжелее боли от ошибки. Эта мысль давала ей силу, заставляла её чувствовать пульсирующую в груди решимость, ощущать дрожь в кончиках пальцев. Она сжала кулаки, словно стараясь ухватить этот новый шанс, не позволить ему ускользнуть.

В своём молодом теле она чувствовала тяжесть прожитых лет и ту уверенность, которой не обладала в юности. Жизнь научила её, что бояться – значит терять, что откладывать что—то на потом – значит добровольно лишать себя возможностей. Теперь она смотрела на него иначе, не глазами робкой студентки, а глазами женщины, которая осознала свою силу.

Александр провёл взглядом по аудитории, и его глаза задержались на ней чуть дольше, чем на остальных. Этого мгновения было достаточно, чтобы её сердце забилось быстрее.

Ей больше не хотелось быть только зрителем в собственной жизни. Теперь у неё был шанс изменить прошлое.

Александр Григорьевич начал лекцию, и в аудитории воцарилась привычная тишина, наполненная мягким шелестом раскрываемых тетрадей и приглушённым скрипом ручек по бумаге. Голос его был ровным, неспешным, чуть приглушённым, но завораживающим, как всегда.

Он никогда не повышал тон, не пытался подчеркнуть свою значимость – это было излишним. Его слушали потому, что он говорил так, словно открывал перед студентами двери в неведомые глубины литературы, заставляя их видеть скрытые смыслы, вдыхать воздух чужих эпох и чувствовать дыхание великих писателей.

Лия сидела, склонившись над листком, но почти ничего не записывала. Слова Александра были знакомыми, его интонации – родными, но смысл ускользал, словно сознание отказывалось воспринимать лекцию так, как раньше. Она смотрела на него – на каждое его движение, на то, как он поправляет очки, как иногда ненадолго замирает, задумавшись, прежде чем продолжить, как скользит взглядом по студентам, на секунду задерживаясь на тех, кто действительно его слушает.

Но всё, что было ей дорого, оказалось недостижимым тогда, в юности. Её любовь была молчаливой, скрытой, затерянной среди книжных страниц и несбывшихся надежд. Она никогда не пыталась подойти ближе, осознавая, насколько это бесполезно: он преподаватель, она студентка, между ними пропасть, которую не пересечь.

Теперь всё иначе.

Она чувствовала это каждой клеткой своего тела. То, что казалось невозможным тогда, теперь казалось… возможным? Но как? Почему?

Она сжала пальцы на ручке, вглядываясь в его лицо, в эти черты, которые так хорошо знала. Её воспоминания смешивались с реальностью, переплетались с тем, что она видела сейчас, создавая странное, почти магическое ощущение.

Лекция подходила к концу. Александр закрыл свою папку, убрал очки в футляр и провёл рукой по столу, как будто подводя невидимую черту под занятием.

– На этом закончим, – спокойно произнёс он. – К следующему разу прошу вас подумать о том, какую роль играет личность автора в интерпретации текста. Может ли произведение существовать отдельно от своего создателя? Может ли читатель влиять на его смысл?