Любопытно, что сколько помню, ни разу во время болезни и посейчас область этих переживаний не переходила в сны, и я мог засыпать и могу засыпать только тогда, когда замирают образы, связанные с этим построением моей жизни.

Наташа все время помогала мне в работе. После издания «Геохимии» она вначале неизменно помогала мне, а затем занялась нашей библиотекой и семейным архивом (перевез частию из России), который давал материал для работы. Когда я ушел от управления Институтом и начал работу над «Размышлениями перед смертью» – общение на почве этой работы было вначале мне очень ясно… Мне казалось, что ее смерть была близка по времени с моей – раньше или позже, неясно…

Я записываю эти подробности по желанию Ниночки. Но мне кажется, они являются чисто фантастическими построениями, связанными с той формой, в какую вылилась эта странная работа моего сознания. Но может быть, и в этой форме есть отблески прозрений в будущее?

Приведенные выше записи В.И. Вернадского требуют пояснений.

В то время, о котором идет речь, он интенсивно работал над своей теорией живого вещества (так называл он совокупность живых организмов планеты) и его значения в геологической истории. Неудивительно, что это стало сквозной темой его вещих снов. Чтобы их достаточно серьезно обдумать, надо коснуться и некоторых черт характера Владимира Ивановича.

Двадцать девятого апреля 1893 года он записал в дневнике: «Был у нас Л.Н. Толстой – с ним продолжительный разговор об идеях, науке… Он говорил, что его считают мистиком, но скорее я мистик. И я им быть бы рад, мне мешает скептицизм».

Еще при жизни некоторые советские идеологи, чрезмерные блюстители материализма не раз критиковали Вернадского как мистика за то, что он верил в создание на планете ноосферы, области господства разума (а также в связи с его высказываниями по проблеме времени). Теперь нередко называют его идею ноосферы озарением, которое даровано высшим разумом.

И то, и другое – результат недоразумения. Предложившие идею ноосферы французские философы Э. Леруа и Тейяр де Шарден представляли ее в образе «духа Земли». А Вернадский так называл область господства научной мысли, организующей процессы в биосфере (к сожалению, в действительности техническая цивилизация губит земную природу).

Как естествоиспытатель Владимир Иванович оставался в четких пределах материализма. В то же время он признавался: «Я считаю себя глубоко религиозным человеком. А между тем для меня не нужна церковь и не нужна молитва. Мне не нужны слова и образы… Бог – понятие и образ, слишком полный несовершенства человеческого».

У него была склонность к мистицизму, проявившаяся еще в детстве. «Я создал себе какую-то религию, полную образов, то страшных, то нежных, но которые жили везде и всюду. Помню, как глубоко и сильно меня интересовали вопросы о том, что делается с душой после смерти. И рисовалось мне, что она долго (40, кажется, дней) летает вокруг тела, не может попасть туда. И ей холодно, ей страшно тяжело, она видит, как плачут, как рыдают кругом родные, как ее тело предают земле…»

Когда умер его старший брат, он перепугал ночью свою няню. Ему вдруг почудилось, что недавно умерший ее брат стоит в углу комнаты и грозит ему. Чуть позже, заболев туберкулезом почек, скончался Николай Вернадский, старший брат Владимира, с которым они были очень дружны. Во сне старший брат приходил к младшему (ему было 11 лет), говорил с ним, звал куда-то.

Страшны были не сны, а первые мгновения после пробуждения: Николая нет, его отпели в церкви и, заколотив гроб, закопали в землю. Но в сновидении он посещал Володю вновь и вновь, будто тоскуя без него, приглашая к себе. Он был одновременно живым и мертвым, исчезнувшим и существующим.