Мелисса всегда бурчала о растрате средств, но я видела, как она совала мужу монетки перед нашим с ним отъездом. Хоть она и была довольно строгой матерью, но тоже очень сильно меня любила.

Урождённая североянка и дочь Вэльского купца, однажды Мелисса с отцом остановились в деревне, где жил Эрнест, и безвозвратно влюбилась в него. Да так, что разорвала все связи с родней и переехала к жениху. С её слов, она ни разу не пожалела о своём решении, тем более, у них родилась такая замечательная Алекса. Девочка пошла вся в отца: почти у всех Ладорганцев были тёмные волосы и карие глаза. А вот Мелисса в деревне смотрелась чужой со своими светлыми локонами и серыми глазами.

Воспоминания о приёмной семье отвлекают меня встающими перед глазами образами родителей. И Алексы, место которой я заняла.

За эти годы вина за совершенный поступок хоть и притупилась, но каждый раз возвращается с удвоенной силой.

Эрнест и Мелисса растили чужого ребёнка. Любили, кормили, лелеяли... и за это расплатились жизнями.

Но иначе я не могла поступить! Тогда я бездумно сделала всё это ради одного: своей безопасности.

И теперь на моей душе гадко.

Я почти бездумно вхожу в ворота города, ничуть не смущаясь того, что не видно миротворцев. Впрочем, улицы также пусты, а на зданиях реют одинокие серые флаги Империи с изображением медведя — символа правящего дома Раквар. Мои шаги эхом отдаются от каменных стен, не заглушаемые гамом города.

И когда я понимаю, что что-то не так, становится слишком поздно.

Я не останавливаюсь, но краем глаза вижу движение. Чувствую, как меня начинают окружать, отрезая возможность побега.

Какая же я дура! Вот теперь в уголках глаз появляются предательские слёзы.

Как же вовремя!

Не успев даже пикнуть, я оказываюсь схвачена чьими-то сильными руками. Этих людей точно двое, но даже один держит так, будто это не человек вовсе.

Я пытаюсь сопротивляться, но тщетно — меня волокут к повозке с железной клеткой. С неё сдергивают огромный кусок брезента и, к своему ужасу, я вижу в клетке людей в кандалах и с кляпами во ртах. Работорговцы!

Я вспоминаю, что мне пока не заткнули рот и пытаюсь закричать: «Кто-нибудь, помогите!». Но мой крик пресекается ещё на моменте раскрытия рта — меня бьют в живот и из горла вырывается лишь стон. После мне засовывают в рот кляп, фиксируют на затылке железной застёжкой, а на руки вешают кандалы. Ззатем раскрывают дверцу клетки и швыряют внутрь как мешок с зерном.

Я падаю на пол клетки и больно ударяюсь боком. Тем временем дверца захлопывается на ключ и наступает темнота — брезент возвращается на своё место. А на меня устремляются несколько пар сочувствующих глаз.

Кто-то помогает мне сесть, хотя со скованными руками это затруднительно. Слёзы текут по щекам, кляп вызывает тошноту.

Наверное, я захожусь беззвучным плачем, потому что неожиданно ощущаю, как меня ласково гладят по спине. Я оборачиваюсь, но разглядеть что-либо трудно, однако мне все же удается рассмотреть черты уже немолодой женщины, чьё лицо испещено морщинами. От этого жеста, полного жалости и сострадания, мне становится ещё хуже, и слёзы начинают литься сильнее. Надо же было так попасть!

Через час я успокаиваюсь.

По крайней мере, мне кажется, что прошёл час — что-то разглядеть из-за брезента невозможно.

Другие пленники сидят смирно. Наверное, уже свыклись со своим положением.

Работорговля — главный бич Ладоргана. Беспризорных детей, а также бездомных, грязных юношей и девушек вылавливают около деревень и в городах, но иногда кого-то могут случайно забрать и из обычной семьи. И потом этого человека можно считать без вести пропавшим.