– Сколько ему лет?

– Сколько бы ни было, он никогда этого не покажет. Он может сыграть даже подростка.

– Послушай, а удавалось ли хоть раз поставить вещь с участием Маркуса, чтобы при этом не поднялись большие мутные волны?

– Ни разу.

– Говорят, что он в состоянии испортить моральный климат в любой труппе.

– Да, таков уж великий Марко.

– Помнишь случай, когда он внезапно прекратил игру и после паузы велел опоздавшим побыстрее садиться или убираться к чертям? После чего остальные актёры дружно провалили свои роли?

– Ещё бы мне не помнить. Имею непосредственное отношение к провалу, поскольку числился в режиссёрах.

– Говорят, что в последнее время он стал ещё более вспыльчив, ибо не находит в молодом пополнении ни капли рыцарства.

– По-моему, все это должно скрыть обычную раздражительность.

– Ладно, в конце концов это твоя пьеса. Кстати, я вижу, ты свёл в одном характере прекрасного юношу, обольстительного красавца и «мр. В.Х.»?

– Именно.

– Как ты посмел? – пробормотал Джереми.

– О, бывали и более сумасшедшие идеи.

– Ты, наверное, прав. Роль от этого только выиграла. Каким ты его видишь?

– Яркий блондин. Очень мужественный. Очень дерзкий.

– В. Хартли Грав?

– Возможно. Типаж подходящий.

– Разве его не считают плохим гражданином?

– Чушь.

– А «смуглая леди»? Розалин? Я вижу, ты проставил Дестини Мейд?

– Она так и просится сюда. От этой дамы невозможно отвести глаза. Она исключительно сексапильна и лично у меня вызывает ассоциации с клокочущей бездной. Она способна изобразить что угодно, если растолковать ей роль простыми английскими словами и очень-очень медленно. Кстати, она живёт с Марко.

– Может, кстати, а может, и не очень. А Энн Хэзэвей?

– Да любая не очень смазливая актриса с хорошим темпераментом, – пожал плечами Перигрин.

– Типа Герти Брейс?

– Да.

– Джоан Харт – очень милая небольшая роль. Я скажу тебе, кто хорош для Джоан. Эмилия Дюн. Знаешь её? Она работает в нашем магазине и понравилась тебе в том телешоу. В Стратфорде она была очень милой Целией, Нериссой и Гермией. Запиши её.

– Ладно. Видишь, я даже кляксу от усердия поставил.

– Все остальные роли не представляют сложности, насколько могу судить. Дрожь пробирает только при явлении невинного младенца.

– Он же умирает ещё до конца первого акта.

– И слава Богу! Меня приводит в полную растерянность видение немого подростка, который натягивает штанишки.

– Его будут звать Гарри.

– Или Тревор.

– Неважно.

– Декорации, чур, делаю я.

– Не будь ослом.

– Нет, согласись: ведь забавно вышло бы, а?

– Не волнуйся – ничего и никогда не будет. Я это нутром чую. Не будет ни-че-го: ни перчатки, ни театра, ни пьесы. Все это мираж.

Стукнула крышка почтового ящика.

– Ну вот. Судьба стучится в дверь, – заметил Джереми.

– Знаешь, на этот раз я даже гадать не буду, что там может быть, но по доброте душевной схожу и посмотрю.

Перигрин спустился с лестницы, вынул почту, однако для себя ничего не обнаружил. Наверх он шёл медленно и прямо с порога начал:

– Я же тебе говорю: ни-че-го. Все позади. Все растаяло, как мираж. Почта тускла и обыденна, как вода в канаве, и вся для тебя. Ой, извини!

Джереми разговаривал по телефону.

– Он как раз вернулся, – сказал он в трубку. – Будьте любезны, подождите секунду.

Затем Джер прикрыл трубку рукой и пояснил:

– С тобой желает побеседовать мистер Гринслэд.

"Год назад, – думал Перигрин, – я стоял на этом самом месте. Проглянувшее из-за туч солнце позолотило башенку израненного «Дельфина», и я буквально заболел этим театром. Я думал тогда об Адольфусе Руби, мечтал стать владельцем, как он… И пожалуйста! Видит Бог, я снова стою здесь, но теперь уже в лакированных ботинках, а не в своих прошлогодних башмаках».