– И это радует! – вмешался незнакомец. – Я ведь вам говорил, Глеб Викторович, как важна в этом деле деликатность. Иностранные гости, несмотря на ужас сложившейся ситуации, должны остаться довольны не только профессионализмом, но и человечностью советских органов милиции. Мы, конечно, распространили это мнение по всем инстанциям, но будет спокойнее, если лично вы… Впрочем, я вчера вам уже все объяснил…

Коля еле сдержал вырывающееся: «А мне не объяснили!»

– А вам, – заметил посетитель, будто прочитав его мысли, – Глеб Викторович сам все растолкует, если сочтет нужным. Я, собственно, пришел сейчас осведомиться, кто будет вести дело и, так сказать, взглянуть опытным взглядом. Взглянул, доволен. Это очень хорошо, что вы с Ириной Грох знакомы. Тем больше у нее поводов доверять нам и не нервничать попусту. О вашем отстранении от дела речи быть не может!

Коля уже предчувствовал, что пропал, но все же обернулся с надеждой и возмущением к Глебу.

– Что? – буркнул тот. – И мог бы, ничего не стал бы делать. У нас ответственное дело с повышенным контролем. В том числе от производства – от ключевой опоры государства, которое, между прочим, окружено врагами и нуждается сейчас в защите каждого спеца. – Глеб говорил четко, словно на партсобрании. – Естественно, что ты, Горленко, должен расследовать… Гордись…

За спиной тихонько скрипнула дверь. Таинственный представитель завода вышел не прощаясь, и сразу стало ясно, что Глеб его присутствием ужасно тяготился. Он тут же оживился, выскочил из-за стола и потащил Колю в глубь кабинета. Несмотря на хромоту, небольшой рост и очки хлюпика-интеллигента, лапища у Глеба Викторовича была крепкая. Горленко через миг уже торчал у распахнутого окна.

– Кто его знает, что он после себя оставил, – шепнул Глеб, явно опасаясь прослушки. – А тут шум с улицы. Хоть каплю, да надежней. – Он тяжело дышал и делал «страшное» лицо. – Меня про этого типа с са-а-амого верха предупредили, – Глеб показал рукой на потолок. – Мол, слушайся и цени, что обратится именно к тебе. Но я и сам помогал бы ему. Ты же знаешь, у меня отец в Изюме не последний человек. Наверное, потому к нам и обратились. Похоже, недоверие назрело у заводчан к кое-кому из наших. Там, – тут он указал рукой на дальний угол потолка, – не хотят скандала и мечтают всё быстренько раскрыть и вернуть трех оставшихся в живых инженеров на родину, чтобы те потом, как и планировалось, приезжали вновь без камня за пазухой. А там, – другой рукой Глеб показал прицельно на карниз, – наших хлебом не корми – дай шпионов найти. И тут, – он указал на люстру, – всем наплевать, кто прав, кто виноват, а важно только, чтобы дело побыстрее рассосалось, и к майской демонстрации мы были истинным примером для остального соцлагеря – ни банд, ни попрошаек, ни пьяных рож, ни преступлений…

Коля давно привык, что в голове у Глеба разные части потолка означают разное начальство, но не запоминал, какое где, и даже разбираться в этом мракобесии не хотел.

Суть разговора уже была понятна. От дела не откажешься, хоть вой. И почему-то, вместо того, чтобы кричать, что Глеб ввязался в интриги, а всему отделению придется отдуваться, расшаркиваясь с пострадавшими иностранцами, Коля думал совсем о другом. И было это другое ничуть не менее болезненным и неприятным: сейчас придет Морской. С ним нужно будет как-то говорить…

Решив передать дело, Николай планировал и встречу с Морским перекинуть на коллег. Пусть расспросят еще раз, все запротоколируют да отпускают восвояси. А тут, выходит, снова нужно общаться лично. И ведь наверняка как вчера – достойно и по-деловому – уже не выйдет. Зря Коля радовался, что вроде пообщались спокойно, сыграли завершающий почти мажорный аккорд в многолетней дружбе, и можно, чтобы снова не испортить память руганью, на этом всё завершить и больше не общаться. Но нет!