Удивительный поворот сюжета, если вспомнить позицию консерваторов в пору первых культурных войн 1980–1990-х годов. Тогда консерваторы выступали поборниками традиции, экспертного знания и господства закона и противостояли тому, что они считали упадком рационального знания и утратой западных ценностей. В книге «Закат американского разума» (The Closing of the American Mind, 1987) политический философ Аллан Блум восстает против релятивизма и осуждает университетские протесты 1960-х годов, когда, по его словам, «преданность поставили превыше науки и страсть превыше разума»{95}. Исследовательница Гертруда Химмельфарб также предостерегала о политизации исторических монографий и преподавания истории у нового поколения постмодернистов: рассматривая прошлое сквозь линзы гендера, расы и т. д., постмодернисты, по ее мнению, утверждали не только равноправие всех истин, но и что «все притязания на истину тщетны и, более того, пагубны»{96}.

Некоторые критики несправедливо сваливают плюралистические призывы мультикультурализма в одну кучу с аргументами радикальных постмодернистов, осмеивающих саму надежду преподавать или писать историю честно. Однако мультикультурализм предлагает необходимый антидот традиционной американской исключительности и западному доминированию, открывая тесные врата истории для женщин, афроамериканцев, коренного населения Америки, иммигрантов и для представителей иных прежде остававшихся маргинальными групп и точек зрения. Мультикультурализм обнажает неполноту значительной части традиционной историографии, как убедительно доказывают Джойс Эпплби, Линн Хант и Маргарет Джейкоб в проницательной и преисполненной здравого смысла книге «Рассказать правду об истории», – так появляется возможность более инклюзивной, включающей многие голоса позиции. Но авторы этой книги предостерегали также от крайностей: борьба с традиционной историографией могла породить и опасное редукционистское заблуждение, будто «всякое знание о прошлом – лишь идеологический конструкт, обслуживающий конкретные интересы, а потому история – набор мифов, утверждающих или подкрепляющих групповые идентичности»{97}.

Наука тоже оказалась под огнем радикальных постмодернистов, которые заявили, что и научные теории окрашены социально: на формулировках отражается личность человека, выдвигающего теорию, и ценности культуры, в которых эти теории складываются, а значит, и наука не может претендовать на нейтральность или на владение универсальными истинами.

«Постмодернистский подход идеально совпал с тем неоднозначным отношением к науке, что сложилось в пору холодной войны в связи с развитием атомного оружия», – пишет Шон Отто[19] в «Войне против науки»{98}. Среди склоняющихся к левым профессоров и доцентов гуманитарных факультетов, поясняет он, «наука стала восприниматься как сфера деятельности «ястребов», большого бизнеса и правого крыла властных структур. С ней ассоциировались загрязнение окружающей среды, алчность, пренебрежение интересами людей, механистичность, сексизм, расизм, империализм, гомофобия, угнетение и нетерпимость. Наука – это бессердечная идеология, равнодушная к духовному, холистическому благополучию наших душ и тел и нашей матери-Земли».

Утверждение, будто культура и бэкграунд исследователя могут повлиять на верифицируемые факты, само по себе нелепо. «Содержание углекислого газа в атмосфере останется одинаковым, замеряет ли его женщина родом из Сомали или мужчина-аргентинец»