– Что – вот? – подал голос Павел Иванович с другого конца стола. – Не вот, а горько!

– Горько! – подхватили остальные.

Черное и белое, белое и черное. Женихи и невесты, невесты и женихи… О господи, как я вас всех ненавижу!

Я ненавижу всех черных, потому что черное – это зло.

Я ненавижу всех белых, потому что белые меня отвергли.

Я надену черное и буду смотреть на вас, выряженных в белые одежды, копошащихся там, вдали от меня. Ибо вы никогда не приблизитесь ко мне.

Ибо вы меня отвергли…

Домой они вернулись рано, еще не было семи часов. Первым делом Настя сняла костюм и влезла в уютный, удобный домашний халат. Она очень уставала, когда приходилось носить «приличную» одежду и туфли на каблуках, и чувствовала себя свободно и комфортно только в джинсах, свитерах и кроссовках.

Напряжение ее не отпускало, и она никак не могла сосредоточиться на простых домашних делах. Надо ли готовить ужин, или того, что они съели в ресторане, организму хватит до утра? Приглашать ли на завтра гостей или пренебречь традициями? Где газета с программой телепередач?

Она помнила, что должна что-то сделать, кому-то позвонить, но никак не могла вспомнить, кому и зачем. В ресторане, при гостях и родителях, ей удавалось держать себя в руках, но теперь страх полностью овладел ею. Она понимала, что должна, обязана поговорить с Лешей, потому что если Артюхин в самом деле решил на нее воздействовать, то ее муж находится под такой же угрозой, что и она сама. Но, может быть, Артюхин не замешан в сегодняшнем убийстве Галины Карташовой? Может быть, все это не более чем чудовищное совпадение?

Наконец она сообразила, что собиралась звонить Ольшанскому.

– Должен тебя огорчить, Каменская, – сообщил ей Константин Михайлович. – Артюхина я задержал, а вот пальцев его на письме нет.

– А чьи есть? – глупо спросила она.

– Чьи-то есть, но чьи – неизвестно. Мне Коротков звонил, так что я в курсе твоих приключений в загсе. Мы, конечно, возьмем отпечатки у всех, кто там присутствовал, и сравним со следами на письме. Но это долгая песня.

– А что Артюхин говорит?

– Да что он может говорить? Отрицает все, естественно. Но я его дожму, ты не сомневайся. Я и раньше был уверен, что он виновен в том изнасиловании, только его железное алиби меня смущало. А теперь у меня руки развязаны. Кроме того, сегодня я узнал, что он завязан с транзитом наркотиков.

– Когда вы его задержали?

– Около двух часов дня…

Разговор с Ольшанским облегчения не принес. Чувство опасности не утихало, и Настя решила попробовать отвлечься хоть на что-нибудь. Она вышла на кухню, где Чистяков уже разложил на столе свои книги и углубился в работу.

– Лешик, давай устроим свой собственный праздник. Вдвоем. И напьемся.

Алексей поднял на нее изумленные глаза.

– Асенька, что с тобой? Да ты сама не своя от сегодняшних событий. Тебе отдыхать надо, а не праздновать.

– Глупости. У нас сегодня свадьба. В конце концов, мы с тобой шли к ней пятнадцать лет. Убирай свои книжки и доставай шампанское.

– Ты же не любишь шампанское, – заметил Чистяков с улыбкой, но книги все-таки убрал.

– Но больше ничего нет.

– Кто сказал? Есть твой любимый мартини.

– Откуда?!

– Ну как откуда? Из торговой точки, откуда же еще. Я сам его не делаю.

– Лешик, я тебя обожаю!

Она обняла мужа и крепко прижалась к нему.

После выпитого маленькими глоточками мартини ей стало легче. Ледяные пальцы стали теплыми, бледное лицо слегка порозовело, комок внутри словно разжался, и она смогла глубоко вздохнуть.

– Лешик, какие у нас планы на завтра? – спросила она, расслабленно откидываясь на спинку стула и вытягивая ноги.