Михаил Николаевич при первых же словах, которые прозвучали из уст двух… Нет, фактически четырех человек, попытался вскочить со стула, но впервые в жизни ноги его не послушались. Однако инстинкт ученого оказался сильнее паники. Он вцепился, как в спасательный круг, в один из заранее подготовленных карандашей и стал лихорадочно стенографировать этот «потусторонний диалог». Тем более что услышанный только что номер воинской части был ему хорошо знаком по исповеди Гурова – Журова.

Эмоции, которые испытывал в данный момент генерал, также трудно было назвать безмятежными. Он ощущал себя человеком, который слушает со стороны диалог, и то, что ответы на вопросы, адресованные какому-то Сашке Александровну, озвучивает фактически он сам, его почему-то не пугали…

Так продолжалось примерно четверть часа, после чего Павлов своим обычным голосом произнес:

– Через минуту я выведу вас из гипнотического сна. Сейчас я сосчитаю до трех. На цифре «три» вы проснетесь. Раз – освобождаются от сковывающего действия руки. Два – освобождаются ноги и все тело. Три – вы проснулись, откройте глаза! Настроение и самочувствие очень хорошее, ничто не мешает, не беспокоит. Вы очень хорошо отдохнули. Вам приятно и спокойно…

Келлер пошевелил руками, головой, а потом встал и с удовольствием потянулся, приятно ощущая, как похрустывают все косточки. Удивительно было то, что при всей абсурдности и фантастичности ситуации исчез подсознательный страх, который терзал его последние месяцы, но взамен появилось множество вопросов, ответы на которые он хотел получить, и причем немедленно!

Иван Петрович понял все без слов. Подойдя к окну, поднял шторы, и солнечный свет вновь залил комнату. Затем нажал рукой на незаметный выступ на большом старинном глобусе. Верхнее полушарие откинулось, открывая взорам горлышки нескольких коньячных и водочных бутылок и необходимые при этом рюмки и бокалы.

– И не нужно делать такие удивленные глаза, Михаил Николаевич, я не лукавил, говоря вам еще в Москве о своем неприятии алкоголя и табака. И мне повезло, что мое нынешнее второе я, – Павлов постучал пальцем по своей голове, – майор Тимин, тоже трезвенник. Но, став в некотором роде администратором, вынужден держать сей бар, ибо посетители бывают разные. И как говаривал в будущем персонаж одного фильма о непьющих начальниках: «Вот сколько раз замечал, как трезвый человек куда-нибудь зачешется… – Затешется. – Я и говорю: зачешется, то сразу скандал»… А посему, господа, извольте принять вовнутрь граммов по сто пятьдесят Шустовского, и продолжим.

Келлер залпом выпил коньяк, налил себе еще и потребовал объяснений всему происходящему.

– Ну, что же, извольте. Видите ли, Федор Артурович, то, что случилось с вами, да и со мной, не имеет ничего общего с сумасшествием или одержимостью. Это, скорее всего, можно представить как сюжет фантастического романа господина Уэллса «Машина времени». Отличие в том, что из далекого две тысячи первого года в путешествие отправились, а если быть абсолютно точным, были выброшены в прошлое мысли, память, эмоции, в общем – то, что иногда называют душой, трех людей. И волею случая они нашли себе пристанище в некотором роде в аборигенах из тысяча девятьсот пятнадцатого года. Вам, Федор Артурович, досталась матрица сознания (как это называется в будущем) молодого ефрейтора Александрова, который в прошлой жизни мечтал стать если не маршалом, то хотя бы генералом. Во мне сейчас присутствует энтузиаст-исследователь майор Тимин, грезящий о Нобелевской премии. И, как я могу предположить, где-то на фронте сражается некий прапорщик, которому достался старший лейтенант Журов, любитель пострелушек, рукопашного боя и имеющий все задатки боевого офицера.