Сжал кулаки и спустился на первый этаж, чтобы провести полную проверку выполненных работ и дать парням распоряжения. С этого дня Еву будут сопровождать четверо моих ребят. Я, естественно, тоже буду рядом. Спать придётся у неё в комнате, надо прихватить спальник. Это будет пыткой, но… я не мог оставить Еву ни на секунду. 

Неделя, о которой говорил Комар. Эти семь дней наверняка что-то значат, и дело не в свадьбе. Или в ней? Надо бы пообщаться с Дрэйками. Я чертыхнулся и выудил бумажку с телефоном Эвелины. Совершенно забыл о её просьбе, отвлёкся. Набрав номер, слушал длинные гудки и смотрел в экране работающего в холле телевизора. Шли новости, короткие кадры сменяли друг друга, и я бессильно опустил руку.

– Водитель госпожи Дрэйк не справился с управлением, – лениво-трагичным тоном сообщил диктор. – Ральф Мозер и Эвелина Дрэйк погибли на месте.

24. Глава 24. Ева

Я сползла по стенке и, грызнув предплечье до крови, сдавленно заорала. Урод! Все они уроды. Пользуются, запирают в клетку, а я никому не нужна. Эти все фанаты, менеджеры, гримеры, танцоры, телохранители – присоски к папиным деньгам. Я лично никому не интересна! И мои проблемы – только мои.

Залетела от Пре-е-ескота?! Как он мог вообще такое подумать? А что я хотела? Веду себя, как последняя шваль, одеваюсь, как проститутка, на меня не пускает слюни разве что сосед-кастрат.

И что дальше?

Я зажала голову руками и разревелась, как тогда… когда Оливии не стало. Я же девочка из приличной семьи, не имею права устраивать сцены, не могу плакать и показывать свои эмоции. Отец запретил раскрывать свои переживания публично, со временем это даже помогало мне держать свои психи в узде, только эпатаж и спасал.

Когда сообщили, что подруга погибла, папа два часа читал мне мораль в кабинете, как подобает себя вести на похоронах. Я смотрела на него, вернее, сквозь него, и не верила, что самый родной человек, самый близкий, будет нести такую несусветную чушь. Наивная. Восемнадцать лет, что я там понимала?

Но я выдержала тогда и сделала все, как он велел. Стояла на церемонии погребения, как свечка, ни слезинки не пустила, только потом всю ночь орала в подушку.

Да кому нахрен сдались мои слезы? Правильно. Ни-ко-му.

Я тяжело поднялась и поплелась к столику в углу. Вытащила ноут и нашла картотеку с мамиными фотографиями.

Здесь они с папой на яхте, такие счастливые, обожаю эту фотку. Захотелось нырнуть в экран и остаться с ними там, в застывшем миге радости.

Здесь, я перелистнула дальше, мама меня держит на руках, совсем маленькую, в розовом пышном платье, как у принцессы. Кажется, тогда я ей сережку чуть не сорвала, но это позже узнала от отца, сама ничего не помню. Папа рассказывал о прошлом, только если был в хорошем настроении или под хорошим градусом виски, а пил он редко, а хорошее настроение – это из разряда фантастики.

Я проклацала несколько фото и замерла на последней: Рождество с Хиллами, последняя, где есть мама. Живая. Мистер Джек, папа Оливии, тоже был на празднике, хотя компаньон отца появлялся у нас в гостях очень редко – вечно хмурый и занятой. Рядом с ним сидели: средний сын Вилли и старшая дочь Шелли. Его жена, изысканная и на первый взгляд сильная женщина, после похорон дочери наложила на себя руки, оставив его одного с двумя детьми. На фото она держала крошку Оливию на коленях. Все такие веселые, улыбчивые, кто ж знал, что жизнь нас так перемелет? Я на фото танцевала возле елки, с микрофоном в руках. Почему-то помню, что именно тогда пела, мне едва три года исполнилось, но даже сейчас в ушах звенит праздничная мелодия, и слова едва не слетают с воспаленных от поцелуев Дэми губ. Маму не помню, ее голоса не помню, а вот песню – не могу забыть.