В XIX в. не столько объективное ухудшение условий деревенской жизни, сколько сбивавшие крестьян с толку слухи вызывали волнения и бунты[9]. С конца 1914 г. число убогих странников пополняли возвращавшиеся с фронта раненые солдаты, рассказывавшие собственную историю войны, заметно отличавшуюся от официальной[10]. Их рассказы, как правило, и вызывали недовольство у основной массы людей.

По воспоминаниям русских офицеров, солдаты в 1914 г. плохо себе представляли причины начала войны. В лучшем случае они слышали, что «какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты». Но если в войсках офицеры еще могли предоставить солдатам краткую политинформацию, то в российской глубинке, несмотря на усилия грамотных крестьян, донести до односельчан содержание газет было невозможно. Народ в массе своей оставался в неведении и доверял скорее тем слухам, которые перекликались с сюжетами народного мифотворчества[11].

Б.В. Дубин и А.В. Толстых в статье «Слухи как социально-психологический феномен» так описывают историю слухов.

Изменение механизмов регуляции поведения в обществе началось для России во второй половине XVIII – первой половине XIX в., когда случай становится основой репутации, в том числе дурной или разрушенной: вспомним классическую драму блестящей репутации, погубленной специально распространенным слухом («Горе от ума» А.С. Грибоедова или, в пародийном варианте, «Мертвые души» Н.В. Гоголя; о роли слухов в мире Ф.М. Достоевского уж не говорим).

Это и послереволюционная Россия, когда эхом социального взрыва по стране пошли волны слухов и сопровождающих их анекдотов… В дезинформированном обществе, в условиях общественной стагнации и культурного безвременья любая информация фигурирует лишь в форме слуха – от подсудных известий о ленинском «завещании» до глухих толков о катынских жертвах и историй о том, как брали Берию или свергали Хрущева.

Важно, что единицами слуха (слухообразующими элементами, модулями) являются экстраординарные события и герои. Личность героя (она часто отмечает и окрашивает собой и значимость события) определяется его статусом – явным или скрытым – и особыми способностями (опять-таки, скрытыми или явными). Существенно само противопоставление явного и скрытого, игра слуха (и его инициатора, автора, рассказчика) на этой двузначности.

Отсюда – важнейшая для слуха и его функционирования тема тайны и посвященности в нее, приобщения к ней (например, слухи о «тайном обществе»). Собственно, слух с очевидностью концентрирует все основания традиционной власти (власти в обществе, отсылаемом к традиции) – чудо, тайну, авторитет.

Узлом, на который завязаны события и герои или который они развязывают, является проблема – болевая точка, пункт наибольшего напряжения или слома общественной структуры (экономические трудности, преемственность политической власти и появление новых элит, международные и межнациональные конфликты и т. д.).

Одна из разновидностей героя слуха (это может быть и образ его рассказчика) – жертва. Таким образом складывается сюжет слуха: повествование об особом событии вокруг особого героя, развивающееся как нарушение нормы (или предвосхищение этого), вмешательство героя и восстановление нормы. Может быть и «черный» вариант, своего рода микроантиутопия – преступление без наказания, мазохистское самобичевание и т. п.

Важно, кроме того, что между миром чужих и своих есть посредник – это посвященный (а потому – посвящающий других). Таков рассказчик слуха, который нередко дублирует свою персону (и укрепляет свой авторитет и надежность, значимость слуха) еще одной фигурой – свидетеля (родственника, знакомого, «одного парня» и т. п.)