Я выбрала место поближе к бакам, в которых стояла горячая вода. Под ними пылал усмиренный огонь, созданный кем-то из огненных магов. Он грел чаны и не гас, если на него попадала вода, и не обжигал, если кто-то случайно к нему прикасался.
Разложила свои банные сокровища — розовую мочалку, кусок душистого мыла и пенный отвар для волос. Все это мне подарил Хельм. Как и большое бежевое полотенце, такое мягкое, что казалось, будто оно соткано из облака. Я такой роскоши отродясь в руках не держала — в деревне у меня был кусок холстины, настолько застиранный, что на просвет был похож на решето.
Я сходила за горячей водой и, с трудом дотащив полный таз, приступила к мытью. Мылилась, с удовольствием щурясь и вдыхая земляничный аромат, смывалась и снова мылилась — до тех пор, пока кожа не начала скрипеть. Потом принялась за волосы. Разобрать рыжие длинные косы было не так-то просто, но я не сдавалась, освобождала прядку за прядкой, причесывала пальцами, бережно разглаживала.
Людей в бане было мало. Кроме меня и толстой Тианы — только парочка магичек, да повариха. Поэтому очереди возле котлов не было, да и в парной мне удалось посидеть подольше, с таким паром, как я любила — легким и некусачим. Один ковшик отвара череды на камни плеснула и забралась повыше, прихватив с собой колючий веник. Отшлепала себя хорошенько, запыхалась и только после этого вышла из парной в помывочную.
Пока я парилась, народу стало больше. Пришли молодые целительницы, среди которых я тут же приметила высокую Марьяну. Она единственная при моем появлении недовольно сморщилась, будто незрелых ягод в род набрала, и отвернулась. Тоже мне королева. Как говорила моя бабка: в бане все равны, что прачка, что королева, и под любой даже самой красивой юбкой скрывается обычный зад.
Ее подружки, наоборот, помахали мне рукой:
— Как жизнь, Киара? Розвел дал тебе выходной?
— Да, — испытывая легкое смятение из-за собственной наготы, я подошла ближе и потянулась за ковшом. После парной хотелось окатиться и еще раз намылиться.
— Какая ты худенькая, — совсем бесхитростно произнесла Катя, рассматривая мое тело, — а ноги какие длинные!
Я засмущалась:
— Ерунда.
— Разве это ерунда? Это счастье! Ты вон какая ладненька, красивая, а я похожа на беременного шмеля.
— А я на криволапую собачонку, — подхватила ее подруга.
Девчонки рассмеялись, и я вместе с ними. Одна только Марьяна не улыбалась. Повернулась ко мне, дотошным взглядом прошлась с головы до пят и обратно и снисходительно фыркнула:
— К счастью, далеко не всем нравятся тощие палки. У некоторых выпирающие ребра и острые коленки не вызывают ничего, кроме жалости и желания накормить, — она встала так, что все ее перегибы бросались в глаза — пышная грудь, крутые бедра и узкая, как у осы, талия.
— Я вообще не понимаю, о чем ты, — нахмурилась я и с трудом опрокинула на себя полный таз теплой воды, смывая остатки пены.
— Не понимаешь? — снова самодовольная усмешка и победный блеск в глазах, — Ну-ну. Не понимай дальше.
Марьяна глянула на меня, как не сельскую дурочку, тихо рассмеялась и, прихватив свеженький веничек, пошла в парную, где уже скрылись остальные лекарки.
Я провожала ее растерянным взглядом и никак не могла взять в толк, зачем нужен был этот разговор и о какой жалости шла речь.
***
На день рождения Яры мы всей кухней решили приготовить сюрприз. Альма, как самая близкая подруга именинницы, провела кропотливую партизанскую работу и потихоньку выяснила, что ей нравится, и мы начали готовиться: кто-то платок вышивал, кто-то картину дома писал.