– Да нет, моя. Она того… приболела.

Кей еще раз посмотрела на Робби, держа наготове ручку. Дистрофией он не страдал; во-первых, это было видно невооруженным глазом, а во-вторых, она удерживала его, полуголого, когда вытирала ему попу. Он ходил в нестираной футболке, но волосы, как ни странно, пахли шампунем. На молочно-бледных детских руках и ногах синяков не было. Вот только этот разбухший, непросыхающий подгузник; а ребенку, между прочим, три с половиной года.

– Ням-ням! – выкрикнул мальчик, напоследок бессмысленно стукнув по коробкам. – Ням-ням!

– Печенюшку возьми, – заплетающимся языком выговорила Терри, не двигаясь с места.

Робби теперь истошно вопил и ревел. Терри не сделала попытки встать с кресла. Продолжение беседы стало невозможным.

– Можно, я дам ему печенье? – перекричала его Кей.

– Угу.

Робби побежал впереди Кей на кухню, которая мало чем отличалась от санузла. В ней не было ничего, кроме холодильника, плиты и стиральной машины; всю столешницу занимала грязная посуда, здесь же стояла еще одна полная пепельница, валялись магазинные пакеты и заплесневелые объедки. Подошвы туфель прилипали к линолеуму. Из мусорного ведра вываливались отбросы, придавленные сверху коробкой из-под пиццы.

– Десь, – сказал Робби, тыча пальчиком в навесную полку и не глядя на Кей. – Десь.

За дверцей Кей увидела больше съестных припасов, чем можно было ожидать: какие-то жестянки, пачку печенья, банку растворимого кофе. Достав из пачки два квадратика печенья, она протянула их мальчику; тот выхватил лакомство и побежал к матери.

– Скажи, Робби, тебе нравится в садике? – спросила Кей.

Робби, сидя на полу, мусолил печенье. Он ей не ответил.

– А как же, нравится. – Терри слегка оживилась. – Верно, Робби? Нравится, да.

– Когда он в прошлый раз был в детском саду, Терри?

– Прошлый раз. Вчера.

– Этого не может быть, вчера был понедельник, – заметила Кей. – По понедельникам он не посещает.

– Чего?

– Я задаю вам вопрос про детское учреждение. Сегодня Робби должен быть там. Мне нужно знать, когда он в прошлый раз посещал детский сад.

– Говорю же. Прошлый раз. – Ее глаза открылись шире, чем прежде. Голос по-прежнему оставался бесцветным, но в нем назревала враждебность. – Лесбиянка, что ли?

– Нет, – отрезала Кей, строча в блокноте.

– А похожа, – сказала Терри.

Кей продолжала писать.

– Сок, – потребовал Робби, перемазавшийся шоколадной прослойкой.

На этот раз Кей не двинулась с места. Выдержав очередную длительную паузу, Терри кое-как встала и поплелась в коридор. Тогда Кей подалась вперед и сдвинула крышку жестяной коробки, которую Терри не убрала, садясь в кресло. Содержимое жестянки составляли шприц, неряшливый ком ваты, ржавая ложка и пыльный полиэтиленовый пакет. Под взглядом Робби она плотно закрыла крышку. Терри, позвякав чем-то на кухне, вернулась в комнату с чашкой сока, которую сунула ребенку.

– На, – сказала Терри, обращаясь скорее к инспектору, нежели к сыну, и решила еще посидеть.

С первой попытки она угодила только на подлокотник; Кей услышала удар костлявого зада о деревяшку, но Терри, похоже, не чувствовала боли. В конце концов она сумела опуститься на продавленную подушку и уставилась равнодушным, затуманенным взглядом на инспектора социальной службы.

Перед этим посещением Кей прочла досье от корки до корки. Она уже поняла: если в жизни Терри некогда и было что-то стоящее, это все ушло в черную дыру наркомании; она потеряла двоих детей и теперь из последних сил цеплялась за двоих оставшихся; занималась проституцией, чтобы заработать на дозу; была замешана во множестве мелких правонарушений и в сотый раз пыталась пройти реабилитацию…