– Умер, – выпалила Морин, жадно вглядываясь в ее хмурое лицо. – Вчера вечером. Я сама только что от Говарда узнала.

Парминдер застыла, не вынимая руку из сумочки. Затем ее взгляд скользнул в сторону Говарда.

– Упал замертво на стоянке у гольф-клуба, – подтвердил Говард. – Майлз там был, все видел.

Проходила секунда за секундой.

– Это шутка? – требовательно спросила Парминдер; в ее тоне зазвучала взвинченность.

– Какие могут быть шутки? – Морин упивалась своим возмущением. – Такими вещами не шутят.

С грохотом опустив на стеклянный прилавок бутылку растительного масла, Парминдер ушла.

– Нет, надо же! – подхлестывала себя Морин. – «Это шутка?» Какая прелесть!

– У нее шок, – рассудил Говард, глядя, как Парминдер в развевающемся пальто спешит через площадь. – Горевать будет почище вдовы. Помяни мое слово, самое интересное еще впереди, – добавил он, лениво почесывая складку живота, которая время от времени донимала его зудом. – Поглядим, что у нее…

Он не договорил, но это не имело значения: Морин прекрасно понимала, к чему клонит Говард. Провожая глазами доктора Джаванду, пока та не скрылась за углом, оба думали об одном и том же – о случайной вакансии, но видели в ней не свободное место, а волшебную шкатулку, сулившую массу возможностей.

Бывший дом викария, Олд-Викеридж, был последним и самым шикарным особняком на Черч-роу. Окруженный большим участком, он стоял у самого подножья холма, фасадом к церкви Архангела Михаила и Всех Святых.

На подходе к дому Парминдер перешла на бег; у двери пришлось повозиться с тугим замком. Она не могла поверить, пока не услышала эту весть от кого-нибудь еще, от кого угодно, а в кухне уже зловеще трезвонил телефон.

– Да?

– Это Викрам.

Муж Парминдер был кардиохирургом в Юго-Западной клинической больнице Ярвила и не имел привычки звонить с работы. Парминдер до боли сжала пальцами телефонную трубку.

– Случайно услышал. Вероятно, это аневризма. Попросил Хью Джеффриса ускорить вскрытие. Мэри будет легче, если она узнает, что это было. Возможно, они уже сейчас им занимаются.

– Понятно, – прошептала Парминдер.

– Сюда приезжала Тесса Уолл, – сообщил он. – Позвони Тессе.

– Да, – сказала Парминдер, – хорошо.

Однако, повесив трубку, она опустилась на кухонный стул, невидящими глазами уставилась в окно, на задний двор, и прижала пальцы к губам.

Все рухнуло. И неважно, что все осталось на месте: стены, стулья, фотографии детей. Каждый атом взорвался изнутри и тотчас же перестроился; видимость постоянства и надежности вызывала теперь лишь насмешку: тронь – и все развалится, тонкое и непрочное, как бумага.

Мысли вышли из-под ее власти; они тоже рассыпались, и на поверхность всплыли, чтобы тут же скрыться из виду, случайные обрывки воспоминаний: танец с Барри на встрече Нового года у Тессы с Колином; нелепый разговор по дороге с заседания совета.

«У вас дом бычком», – сказала она ему.

«Дом бычком? Это как?»

«Сзади шире, чем спереди. Это к счастью. Но выходит на Т-образный перекресток. Это к несчастью».

«Значит, в плане счастья у нас ни то ни се», – сказал Барри.

Наверное, у него уже тогда опасно набухла артерия, но они с ним этого не знали. Парминдер слепо перебралась из кухни в темноватую гостиную, где в любую погоду царил полумрак, потому что свет загораживала самая обыкновенная сосна. Парминдер ненавидела эту сосну, но они с Викрамом знали, что соседи поднимут шум, если ее спилить.

Парминдер не находила себе места. По коридору, в кухню, к телефону, позвонить Тессе Уолл; но та не брала трубку. Видимо, на работе. Парминдер в ознобе присела на тот же кухонный стул.