Меня разрывает от желания сорваться на незваного гостя с кулаками, обвинить его во всём, на мгновение ощутить обманчивую лёгкость, но потом я вспоминаю собственную мать. Я не хочу быть такой, как она. Не сейчас. Никогда. А потому сажусь перед Марусей на корточки, чтобы наши лица были на одном уровне, и тихо шепчу:

— Не бойся. Это твой дедушка. Он тебя не обидит. Больше никогда не обидит.

Руся кивает. Чуть с бо́льшим интересом смотрит на Осина. Чуть крепче сжимает мою руку. А потом улыбается деду, точно так же — по-доброму и открыто, как всегда улыбался Влад.

Напряжение, повисшее на лестничной клетке, зашкаливает. Наверно, если прислушаться, то за тяжёлым дыханием и сумасшедшим биением встревоженных сердец можно услышать, как плачут наши души.

Не знаю, откуда черпаю силы, но переступив через многолетние обиды, я позволяю Осину зайти в квартиру. Забыв запереть дверь, мы все втроём бредём на кухню. Руся угощает деда печеньем, а тот не моргая следит за каждым её неумелым движением, вслушивается в каждое слово, ловит малейшие эмоции на её лице. Мы все совершаем ошибки. Уверена, Осин в эти минуты осознаёт свои. А я стараюсь не думать о цене…

Спустя примерно час, едва уложив Марусю спать, я возвращаюсь на крохотную кухню. Сергей Петрович стоит ко мне спиной и жадно хватает носом прохладный воздух из приоткрытой форточки. Я жду, когда он наконец расскажет мне про Влада, но Осин всё ещё думает о Руське.
— У неё на носу веснушки, – произносит он глухо, словно горло сковала ангина. — Влад в детстве свои ненавидел. И очки. Знаешь, Владик снял их только к десятому классу.

— Я помню.

Впервые за этот долгий и невыносимо тяжёлый день улыбаюсь.

— Влад тогда сразу как-то изменился. Стал увереннее в себе, смелее. Да и прозвище дурацкое отпало само собой.

— Я виноват, — прерывает мои школьные воспоминания Осин. — Перед сыном, тобой, этой девочкой.

— Да, — только и могу, что кивнуть. Какой бы сильной я ни пыталась казаться, этот день давно сравнял меня с землёй.

— Я хотел как лучше, — Осин продолжает сверлить взглядом темноту за окном. — Всё, что делал в этой жизни, — делал для сына. А он не ценил.

— Неправда, — хочу заступиться за Влада, но его отец меня не слышит.

— Я ошибся, — перебивает на полуслове. — Тогда, пять лет назад, испугался. Не принял всерьёз чувства сына. Надеялся, что перегорит, забудет. Распланировал для Влада счастливую жизнь, всё просчитал до мелочей, а его как-то не подумал спросить. Привык командовать, всё за всех решать…А сейчас ничего этого не нужно, понимаешь? Всё стёрлось, превратилось в пыль. Лишь бы сын жив был, да и девочка эта смогла когда-нибудь меня простить…

— Влад справится! — без сил падаю на табуретку и смотрю в спину Осина. Я не берусь отвечать за Маруську, но в парня верю, как в саму себя. — Влад сильный. Очень. Он ради Маруськи выкарабкается.

— Дай бы Бог, — Сергей Петрович наконец оборачивается. Внимательным взглядом обводит кухню, неприлично долго смотрит на меня, а потом садится напротив. Так и вижу, как слова вертятся на его языке, но отчего-то Осин продолжает молчать.

— Я должна увидеть Влада, — первой разрываю неловкую тишину.

Осин-старший снова трясёт головой и задумчиво косится на мою перевязанную руку.

— Ты же понимаешь, Марьяна, что всё не случайно? — наконец подаёт голос. — Кому вы, ребятки, насолили так сильно?

Наступает моя очередь бессмысленно вертеть головой в разные стороны. Я не готова сейчас искать виноватых. Всё, что мне нужно, — по привычке сжать руку Влада и наконец проснуться от этого долбанного кошмара.