Левой рукой с трудом подписываю отказ от дальнейшего лечения. С неимоверными усилиями, не чураясь помощи санитарок, переодеваюсь в своё. По тёмным переулкам, крепко сжимая в руке ладонь ничего не понимающей Маруськи и шарахаясь от каждого шороха, перебежками добираюсь до дома. Я запрещаю себе думать о смерти отца. Не верю в месть Ветрова. А слова матери пытаюсь навсегда стереть из памяти. Вот только ни черта не выходит. Всячески прячу от Маруси слёзы и свой дикий страх, граничащий с ужасом. И пока малышка уплетает за обе щеки остатки вчерашнего печенья, вглядываюсь в черноту за окном, опасаясь вновь увидеть тот самый автомобиль.

Звонок в дверь раздаётся внезапно. Едкой трелью моментально выводит их хрупкого равновесия. И пугает. До нервной икоты и нездоровой дрожи на кончиках пальцев. Вместо того чтобы открыть входную дверь, я одной рукой прижимаю перепуганную Маруську к себе, шёпотом умоляя кроху сидеть тихо. У Влада есть ключи, а больше мы никого не ждём. Руся не спорит. Как и я, вся съёживается от предвкушения чего-то недоброго и молчит.

Тем временем переливы дверного звонка становятся все настырнее. Я впервые ощущаю себя в нашей маленькой квартире, как в капкане: здесь негде спрятаться, нам некуда бежать. У меня даже мобильного нет, чтобы вызвать полицию, да и как я объясню панический испуг перед обычным звонком?

Нервы сдают окончательно, когда в дверь начинают стучать. Настойчиво. Громко. Не в состоянии унять страх, Маруся срывается в слёзы и что есть мочи цепляется за меня маленькими пальчиками, выискивая защиты. Мы обе чувствуем неладное, но я понимаю, что первой должна взять себя в руки.

— Давай, я посмотрю, кто пришёл, — силюсь звучать легко и непринуждённо, но внутри всё трепещет от ужаса.

Маруся мотает головой, словно понимает, что в жизни нашей наступила непроглядная чернота.

— Вдруг это — папа? — треплю малышку по голове. — Быть может, он просто потерял ключи.

Внутри крохи зарождается надежда, а я, воспользовавшись моментом, крадусь к двери.

— Марьяна! Я знаю, что вы дома. Открой! — не успеваю посмотреть в глазок, как по коридору разносится хриплый мужской голос, который бы ещё лет двести не хотела слышать.

— Вы? — дыхание сбивается, а во рту моментально пересыхает.

Я не спешу отпирать. Знаю: там, где появляется отец Осина, остаётся выжженная земля.

— Уходите! — кричу навзрыд, чтобы Сергей Петрович услышал наверняка.

— Пожалуйста, Марьяна! — воет тот за дверью и снова ударяет по ней кулаком.

— Влада нет дома! Прошу, уходите!

— Он больше не придёт, — отчаянно рычит Осин-старший и перестаёт буянить. — Никогда не придёт. Открой.

8. Глава 8. Под защитой

Марьяна.

— Дыши, Марьяна!

Я не помню, как выхожу на лестничную клетку. Не могу разобрать слов Осина. И до смерти боюсь заглянуть ему в глаза. Там и в хорошие времена бесновались черти, а сейчас?

— Дыши, твою мать!

Щёк касаются хлёсткие удары огрубевших ладоней, но я не спешу открывать глаза. Спиной подпирая косяк входной двери, продолжаю задыхаться от невыносимой боли.

— Пожалуйста, девочка, будь сильной! Ты можешь! Я же знаю!

Голос Осина пропитан слезами. Проклятая осень принесла с собой слишком много сырости, слишком много страданий.

— Он жив! Слышишь меня?

Удары сменяются по-отцовски крепкими объятиями и глухим шёпотом. А крошечная надежда, что успела за долю секунды загореться в сердце ярким пламенем, мгновенно гаснет, стоит отцу Влада добавить:

— Пока жив. Пока ещё хватается за эту грёбаную жизнь зубами. Ради тебя. Ради дочери.

Распахнув глаза, тут же сталкиваюсь с обезумевшим от горя взглядом Осина.