, tori, tore как нечленимые последовательности, связанные между собой отношением чередования ru/ri/re, то есть использовать здесь либо модель «морфема – слово», либо модель «слово – парадигма». В Европе, как упоминалось выше, вторая модель появилась почти на две тысячи лет раньше первой, тогда как в Японии обе точки зрения появились почти одновременно (еще до европеизации), но имели разную распространенность. Одну из них предложил в начале XIX в. видный ученый Судзуки Акира, выделив глагольные окончания. Однако она не получила распространения.

С конца XVIII в. до наших дней господствует другая точка зрения, сопоставимая с той, которая была принята для соответствующих языков в античный и средневековый периоды: слово (go) не делится на значимые части, а изменяется. Нечленимые формы вроде toru, tori, tore вместе с формой tora, не употреблявшейся самостоятельно, но выделявшейся в сочетаниях с несамостоятельными go, составляют ряд. Глагол ‘брать’ составляет ряд tora – tori – toru – toru – tore (одна из форм повторяется, поскольку в других типах спряжения ей соответствуют две разные формы). Это не так уж отличается от соответствующей парадигмы русского глагола: беру – берешь – берет и т. д. Таким образом, выделяются ступени изменения глаголов разных типов спряжения и предикативных прилагательных (а также некоторых служебных go, а именно тех, которые могут присоединять после себя другие служебные go), в русской учебной литературе эти ступени называются основами, хотя в русистике этот термин имеет иное значение. Те же ступени, в большинстве случаев способные употребляться как самостоятельно, так и в сочетании с определенными служебными go, выделены для всех типов спряжения глаголов и предикативных прилагательных, в том числе для тех, где, с европейской точки зрения, морфемные границы никогда не проходят между согласным и гласным. Например, для miru ‘видеть’ mi – mi – miru – miru – mire. Такой перенос, безусловно, был произведен из системных соображений. Такая система форм получила название katsuyoo, букв. ‘практическое применение’, что традиционно переводится как спряжение27. Такой перевод в данном случае оправдан: независимо друг от друга в античности и в Японии XVIII – начала XIX в. была разработана модель «слово – парадигма». Подробнее о понимании спряжения в японской традиции см. [Хасимото 1983 [1934]: 74–75; Алпатов 1979а: 25–28].

Спряжение в японской традиции охватывало, однако, не всю японскую глагольную и адъективную парадигму в том виде, в каком она выделяется в европейской японистике: значительная ее часть рассматривается как набор служебных go, многие из которых также имеют формы спряжения. Здесь надо учитывать особенность системы японского глагола. В отличие от чисто агглютинативной системы имени, система глагола (и сходного с ним предикативного прилагательного) в значительной части фузионна, на морфемных стыках, как и в европейских языках, происходят фонологически необусловленные морфонологические изменения, что и определило выбор в обеих традициях модели «слово – парадигма». Однако по составу парадигмы японские глаголы и предикативные прилагательные обладают свойством агглютинативных языков: количество форм там очень велико, и модель «слово – парадигма» была бы затруднительной, если бы охватывала более сотни форм. Но для нескольких базовых форм она была принята.

По значимости японские go сопоставимы с европейскими словами. Однако собственно лингвистические свойства go отличны от свойств словоформы, единицы, в латинском или русском языке наиболее близкой к традиционным представлениям о слове. Японская традиция не менее словоцентрична, чем европейская, хотя понимание слова там другое. При этом границы