– Тебе тоже.

Бывают периоды, когда человек топчется на месте; и он смиряется с этим не так легко, как раньше. Я открыла окно. В Париже пахло асфальтом и грозой, и этот запах немного разбавил прохладой томительный летний зной. Я проводила Андре взглядом. Наверное, именно в эти моменты, когда он уходит, я сильнее всего ощущаю его присутствие: высокая фигура постепенно тает вдали, но я знаю, что он вернется; и вот он исчезает из вида. Улица пустеет, но я знаю: он этой же дорогой вернется обратно. Здесь его дом, его стихия. Я абсолютно уверена в этом, и эта уверенность даже важнее его физического присутствия.

Я долго сидела на балконе. С высоты шестого этажа Париж был виден как на ладони. Я смотрела на голубей, парящих над шиферными крышами, и на дымовые трубы, которые напоминали цветочные горшки. Строительные краны красного и желтого цвета были похожи на молящихся людей, воздевших к небу свои железные руки. Пять, девять, десять – я насчитала десять штук. Вдруг мой взгляд наткнулся на высокую стену, сплошь покрытую крошечными отверстиями, – только что построенное здание. Видела я и башни в форме пирамид, и новенькие небоскребы. Когда же бульвар Эдгара Кине успел превратиться в автостоянку? Кажется, совсем недавно, но я уже не помню его другим. Конечно, можно открыть фотоальбом, чтобы сравнить старые снимки со случившимися переменами, и сильно удивиться, но мне не хочется этого делать. Мне нравится жить настоящим и смотреть, как меняется мир; я привыкаю к этим изменениям так быстро, что порой совсем не замечаю их.

На столе лежали папки и белая бумага, напоминающие о том, что пора браться за работу. Но хоровод мыслей в голове никак не давал сосредоточиться. Сегодня вечером должен прийти Филипп. Мы почти месяц не виделись. Я зашла в его комнату, где до сих пор оставались его вещи – книги, бумаги, старый серый свитер и пара фиолетовых пижам. Я так и не решилась сделать в ней ремонт. Во-первых, не было ни времени, ни денег. Во-вторых, мне не хотелось верить в то, что мы с Филиппом стали чужими друг другу людьми. Я вернулась в библиотеку. Там благоухал большой букет роз – ярких и юных, словно первая весенняя зелень. Теперь эта квартира уже не казалась мне пустынной. Все было как прежде. Я с любовью смотрела на знакомые подушки ярких и нежных цветов, разбросанные на диванах. Польские фарфоровые куклы, словацкие фигурки разбойников и португальские петушки сидели на своих местах. В голове мысли: «Филипп вернется сюда. Если мне вдруг станет грустно, можно и поплакать. Но как же непросто совладать с этим радостным нетерпением».

Мне захотелось вдохнуть запах лета. Выйдя на улицу, я увидела, как рослый негр – алжирец с кожей, по цвету напоминающей стену, – в синем макинтоше и серой фетровой шляпе спокойно подметает тротуар. На бульваре Эдгара Кине я смешалась с толпой гуляющих. Я редко выхожу на улицу по утрам, поэтому рынок – необычное зрелище для меня (в это время здесь всегда бойко идет торговля, в любую погоду). Маленькая старушка неспешно прохаживалась от прилавка к прилавку. Откинув голову назад, чтобы кудри не лезли в глаза, она крепко сжимала ручки своей пустой хозяйственной сумки. Раньше я никогда не обращала внимания на стариков. Они казались мне живыми трупами. Теперь я вижу в них мужчин или женщин чуть старше меня. На эту старушку я обратила внимание, когда она попросила у мясника немного обрезков для кошек. «Какие там кошки! – воскликнул мясник, когда она ушла. – Нет у нее никаких кошек. Она сварит эту похлебку себе». Мяснику это показалось забавным. Вскоре старушка уже выбирала отбросы под прилавками, пока рослый негр не смахнул их в ручей. Таких людей, живущих на сто восемьдесят франков в месяц, более миллиона. А еще три миллиона человек живет вообще за чертой бедности.