Но в этой встрече было что-то важное. Меня словно выдернули из уютной реальности, которую я создавал много лет. И сейчас пришлось заглянуть внутрь, почему-то удивляясь, что стенки стеклянной колбы все в трещинах… Бам!

А во мне что-то сломалось. Исчезла лёгкость и принятие, с которым я смотрел на нашу встречу со Сладковой. Думал, что просто судьба нас свела, чтобы посмеяться над теми чувствами, что я в тайне от самого себя лелеял все эти годы. Как можно одновременно хотеть и бояться того, что та молодая, зелёная любовь окажется фантазией? Я был уверен, что, встретив её однажды, лишь махну головой, задам пару дежурных вопросов и отпущу вместе с резким вздохом облегчения. Но я даже представить не мог, что буду гоняться за ней, как умалишённый, потеряв сон напрочь! То, что я выстраивал много лет, превратилось в пыль. Иллюзия размеренности исчезла…

Судьба… Я даже подумал, что она решила дать ещё один шанс. Но нет… Кажется, нас специально столкнули, чтобы вытащить всё дерьмо, что случилось той весной…

Зациклился я на её ненависти, чтобы внутрь себя не заглядывать. Чтобы не вспоминать, что не только у Сладика моего есть за что ненавидеть меня, а то, что она по мне катком прошлась.

Мы ждали её совершеннолетия. Это было возможностью вырваться из-под опеки её матери, от которой дышать было невозможно. Олька не могла выходить из дома без её разрешения, не ходила на вечеринки, на дни рождения друзей, и только кружок танцев был для неё глотком счастья со сладким привкусом свободы.

Для меня это было дикостью, я даже однажды решил познакомиться с её отцом, надеясь на мужской разговор, но оказалось, что он уже месяц как в командировке. Тогда оставалась её мать, но, только услышав о моём решении, Олька моя вцепилась в меня тисками, рухнула на колени, умоляя не делать этого. Она рыдала, впивалась ногтями в кожу рук, выкручивала мои пальцы и дрожала, как осиновый лист, пытаясь отговорить. И я сдался… А зря! Возможно, если бы я в тот момент разрубил этот узел, то всё разрешилось бы совсем иначе. Я забрал бы свою девчонку к себе и окружил её счастьем. Но я проявил слабость, уступил, позволив моей крошке самой столкнуться с тем катком материнской любви.

Я был далеко не идеальным кандидатом в парни её единственной дочери. У меня даже шанса не было им стать. Она никогда бы не позволила, чтобы рядом с её девочкой встал татуированный чувак, пусть и из состоятельной семьи. Я никогда не кичился этим, скорее, даже ненавидел! Но сейчас я понимаю, что этот недостаток стал бы скорее всего моим жирным достоинством в отношении её матери. Дурак! Нужно было пересилить себя тогда… Переступить через свою гордость и желание добиться в этой жизни чего-то своими силами, но я не смог… Гордыня… если бы я настоял! Если бы скинул толстовку и припрятал татухи под белоснежным воротником рубашки и толстым браслетом «роликсов», то могло быть всё иначе! Могло! Но нет! Гордыня… Мне было важно, чтобы любили меня таким, какой я есть. Вот Олька меня таким только и любила. Все искали во мне крутость, а она любила.

Эти мысли убивали меня, душили удавкой, выдавливая все воспоминания наружу. Было так хреново, что захотелось выпить так, что машину даже не стал на паркинг ставить, помчался на своей в загородный комплекс, где мы должны были встретиться с мужиками на стихийный мальчишник. Бросил ключи охраннику, предупредив, что за ней скоро приедет водитель и бегом вбежал в домик из кругляка, откуда слышался дикий смех.

– Наконец-то! – Царёв накинул халат и приподнялся с дивана, чтобы руку пожать. – А я уж думал, что тебя утопили, и ты уже не приедешь.