Когда родился мой сын, наша кухарка, допущенная посмотреть на новорожденного, радостно поделилась со мной известием, что малыш «вырастет высоким, совсем как мать». Вероятно, Дэвис, присутствовавшая при рождении всех братьев Милн, обменивалась с Хаммерстоном похожими замечаниями: «низенький, как хозяйка» или «безобразный, как чертенок». Обо мне она наверняка сказала: «Не говорите хозяину, но этот – вылитый альбинос».

За дверью кухни Дэвис хранила запасы крупы. В пять утра, перед тем как отправиться на подвиги, мы с Кеном всегда зачерпывали по пригоршне овса, чтобы продержаться до завтрака.

Дэвис варила превосходную овсянку, благодаря которой, вероятно, и задержалась у нас надолго. Папа, ближе нас к Шотландии на одно поколение, никогда не добавлял сахара, чем неизменно удивлял сыновей.

За гостиной находилась комната, которую вся школа называла детской. Там мы спали, ели, учились, играли с гувернанткой, пока не покинули миссис Бадд, но даже потом, когда мы стали частью школы, детская осталась нашим прибежищем.

Несмотря на то что мы до сих пор носили кудри до плеч и одной ногой застряли на домашней половине, мы, несомненно, были частью школы. Один добрый старый джентльмен, в чьи обязанности входило председательствовать на выпускных экзаменах, случайно столкнувшись со мной в гостиной, был так очарован, что на следующий день подарил милому крохе игрушечную лавку мясника – в своем роде отличную игрушку: разделанные туши, весьма натуралистично раскрашенные, живописно свисали с крюков. Что, однако, не помешало мне вскоре получить за контрольную по алгебре, написанную под его не слишком бдительным надзором, девяносто пять баллов из ста.

– Ну, детка, он же не со зла, – утешала меня мама, а папа сказал, что я должен написать доброму старому джентльмену, и я неохотно последовал его совету, подозревая, что даже если кудри отрежут, необходимость в таких письмах не отпадет.

А всего за несколько дней до экзамена из-за внеплановой помывки волос я едва не пропустил собрание школьного дискуссионного клуба, где мы решительно высказались в поддержку иностранной политики лорда Сейлсбери. Поэтому нынче, когда женщины жалуются мне, что убивают в парикмахерских уйму времени, я только ухмыляюсь. Нашли чем удивить!

Мне лишь однажды довелось выступить на собрании клуба. Вечер был посвящен экспромтам: бумажки с именами членов клуба вытягивались из одной шляпы, темы выступления – из другой. Не находя себе места от волнения, я ждал, когда выкликнут мое имя. И дождался.

– Милн Третий.

Милн Третий с дрожащими коленками устремился навстречу судьбе – любая тема представлялась одинаково гибельной.

Шатаясь, Милн Третий вернулся к своей парте и развернул бумажку: «Гимнастика».

Я онемел, в голове звенела пустота. Сосед по парте, превратно истолковав значение слова «экспромт», прошептал мне:

– Гимнастика укрепляет мышцы.

Сглотнув, я выдавил:

– Гимнафтика укрефляет мыфсы.

И сел. Это была самая краткая из моих публичных речей и по той же причине самая успешная.

Некоторое время спустя я принял участие в гимнастических соревнованиях (в юношеском разряде), выиграл приз и (надеюсь) укрепил мышцы. Я также боксировал с другим мальчиком по фамилии Харрис – мы были единственными участниками. Не сомневаюсь, ради того, чтобы улизнуть с ринга, я бы воспользовался любым предлогом, даже нелюбимыми кудрями до плеч. Исход поединка признали ничьей. Харрис неплохо работал правой, Милн ловко уворачивался, как писали в школьной хронике. Вероятно, я просто удрал, а Харрис не сумел меня догнать.