Этот кукольный домик выглядит так, как будто на него упал кто-то взрослый.

Раздается звонок в дверь, и я слышу, как Александр разговаривает с курьером. Значит, нашел, справился. Иногда я думаю, что Санкт-Петербург — это такой специальный ад для курьеров, куда они отправляются, если медленно доставляли заказы в нормальных городах.

Когда половину ночи ты просто не можешь попасть из одной части города в другую, когда с одной стороны дороги одна улица, а с другой — другая. Когда в одной парадной квартиры 1-2-3-4-5-166-50-51-52, а в другой 20-21-22-14-87. Когда на втором этаже длинный коридор идет от черной лестницы до лифта, а на третьем — разделен пополам стеной.

В некоторых квартирах — бывших коммуналках, соединенных заново, как у Александра, бывает две двери с разными номерами квартир, а некоторые квартиры соединены из разных кусков коммуналок.

— Лара? — Александр заглядывает в детскую. — Давайте я вам покажу вашу комнату.
— Мою комнату? — удивляюсь я. — Но, Александр…
— Да, мы договорились, я помню, — раздраженно отвечает он. — Однако вам нужно место, где вы будете оставлять свои вещи, переодеваться и ночевать, когда это понадобится.

Мы проходим мимо приоткрытых двойных дверей, и я бросаю туда любопытный взляд. Похоже, это хозяйская спальня. Но в ней сейчас разруха: матрас стоит у стены, ламели кровати наполовину разобраны, с потолка на проводах свисает световая панель.
Где же тогда ночует сам Александр?

Гостевая комната оказывается довольно уютной, хоть и безликой: двуспальная кровать с покрывалом фисташкового цвета, шкаф для одежды, телевизор, письменный стол и даже небольшой диванчик у окна, выходящего на набережную канала.
Пожалуй, я бы не отказалась пожить тут недельку-другую.
Только без условия присмотра за маленьким ребенком с психологической травмой.

— Тут уютно, — говорю я Александру. — Спасибо.

Он снова морщится, словно даже моя вежливость ему поперек горла.

— Идемте ужинать, — говорит он. — Еду уже привезли.

Александр снял пиджак и галстук, оставшись в одной рубашке с закатанными рукавами. Руки у него мощные, покрытые темными волосами, на запястье золотые часы, а на правой руке — отчетливый след обручального кольца, словно он носил его много лет и только недавно снял.
В тапочках и в роли домашнего хозяина, раскладывающего еду из коробок по тарелкам, он выглядит вовсе не таким грозным.

— Вы будете ризотто или лазанью? — спрашивает он, взвешивая в руках две тарелки. — Есть еще баклажаны с сыром и брускетты.
— Ризотто подойдет, спасибо, — говорю я, забирая тарелку.

Перед Диной, которая без возражений устроилась за столом — ну просто золотой ребенок! — стоит тарелка с картошкой фри и сосисками. Она смотрит на них без энтузиазма. Даже вилку не берет, просто смотрит. И косится в мою сторону.

— Не хочешь это? — спрашиваю я ее вполголоса.

Она смотрит на меня жалобным взглядом и мотает головой.

— Яблоко?

Она снова мотает головой.

— Йогурт?

Снова мотает и опускает взгляд в тарелку.

— Скажите, Александр, — говорю я уже громче. — А чем мы Дину будем кормить? И как?
— В смысле, как? — хмурится он, приподнимаясь со стула. — Я не знаю. Она опять не ест? Давайте достану фруктовое пюре.

Дина мотает головой так, что светлые кудряшки разлетаются в разные стороны.
Александр медленно садится обратно и смотрит на дочь с такой растерянностью, что у меня щемит сердце от того, что этот могучий и властный мужчина бессилен перед упрямством маленькой девочки. Тут он не может никого запугать, убедить, купить, переспорить.
Она не хочет — и точка.