– Игорь Андреевич, Иван Васильевич просил, чтобы вы зашли к нему в конце работы.

Мой телефон частенько занят. И если я нужен начальству, она не ленится подняться на два этажа.

Смущается, краснеет, но приходит. Правда, в буфете (если у меня нет времени на поход в ЦДРИ) никогда не сядет за мой столик. Прекрасный повод для шуток. Его с удовольствием используют некоторые мои коллеги. И вгоняют девушку в краску.

– А сейчас Иван Васильевич занят? – спросил я.

– Его просто-напросто нет. В Совмине. Вы его все-таки дождитесь. Просил…

– Уж эти просьбы, – сказал я. – Паче приказания.

Фаиночка сморщила носик: рада, мол, помочь, но нечем. Перед тем как она захлопнула дверь, я попросил:

– Как только объявится, позвоните?

– Обязательно, Игорь Андреевич.

Ее кудрявая голова исчезла.

Значит, завтра к двенадцати – в больницу. С узелком.

Всякие там кулечки, электрическая бритва, зубная щетка…

Собираюсь лечь уже второй год, а тут сразу – завтра. За полдня надо успеть переделать массу дел. Позвонить в прачечную, чтобы белье не привозили. Непременно внести взнос за кооператив. И так уже задолжал за два месяца.

По работе, слава богу, ничего срочного. Неделя ничего не решает. Правда, я слышал, что после операции некоторое время разговаривать не разрешается. А сколько? Надо было узнать. Немой следователь – что за следователь…

Незадолго до шести я не вытерпел и, не дожидаясь звонка Фаиночки, спустился в приемную к заму.

Ивана Васильевича еще не было. Секретарша смутилась. Словно в отсутствии начальства была виновата она.

Конечно, ровно в шесть я имел право, как и все, покинуть службу. Де-юре. Но де-факто… Не знаю, отыщется ли такой человек, кто решится не уважить просьбу руководства. Впрочем, де-юре тоже не очень на моей стороне. День у меня ненормированный… С мрачным видом я устроился в кресле возле Фаиночкиного стола.

Девушка продолжала бойко стучать на машинке, изредка бросая на меня извинительные взгляды. Наверное, по молодости она считала себя обязанной уходить вместе с шефом. Или по его разрешению.

А может быть, она сегодня осталась из-за меня, чтобы мне было не так скучно в приемной?..

В четверть седьмого мне стало тоскливо.

Звонить Наде бессмысленно – в пути.

При всем моем уважении к Ивану Васильевичу в эти минуты я про себя не очень лестно о нем отзывался.

На всякий случай сбегал наверх, к себе. Может быть, Надя все-таки позвонит. Но аппарат молчал.

Тогда я спустился в приемную (опять же бегом), чтобы не упустить ни одной секунды.

Но зампрокурора все не было. Я снова пошел к себе.

Еще в коридоре услышал звонок и бросился к двери.

Это была не Надя. Звонил свидетель по делу, которое я заканчивал. Я постарался поскорее закруглиться, чтобы освободить линию.

Не успел я положить трубку, как опять раздался звонок.

– Игорь Андреевич, вы еще у себя?

Я узнал голос Агнессы Петровны.

– Да, сижу как на иголках.

– У вас сегодня приятный вечер, я знаю. Но не больше двух минут…

Знаю я ее две минуты. Поэтому говорю:

– Агнесса Петровна, дорогая, простите, ради бога, вызвали к начальству. Я вам позвоню сам, завтра. Дело спешное?

– Что вы! Пожалуйста. Успеется и завтра. Желаю хорошо провести вечер…

Я вздыхаю. Кладу трубку. Бреду по опустевшему зданию к Фаиночке.

Без двадцати семь меня охватило отчаяние. И не потому, что я до сих пор еще не подводил моего очаровательного конструктора-модельера (хотя бы в последнюю минуту, но ухитрялся уведомить, что занят). Мне было жалко ее, стройную и одинокую, сиротливо стоящую у нашей колонны.

И еще что-то во мне шевелится вроде ревности. Ведь у театра сейчас много мужчин. Молодых и модных. Но, главное, я срывал Наде вечер. Что она подумает, если я не приду?