Тут телохранитель зло уставился на редактора, явно он не хотел быть козерогом.

– Тогда ты – лев, грозный и подавляющий, – поправил сам себя Эймс.

Малыш подумал и кивнул, затем зевнул, издав злое рычание.

– Львам нужно ждать счастливого завершения всех дел, – написал в газете редактор, желая поскорее уволить охранника.

Вообще, Эймсу за свои расследования на журналистской почве доставалось часто. Первый раз ему сломали нос в восемнадцать лет, когда он вскрыл измену своего отца с циркачкой. Она и нанесла ему травму, выходя в окно.

С тех пор он решил быть верным мужем, а также не связываться с цирковыми.

Второй раз нос был сломан в двадцать, когда Эймс влез в расследование работы профсоюзов. Тогда его чуть не законопатили в бочку и не выпустили в море, но решили просто набить по лицу. С тех времен редактор не пишет про профсоюзы и про бочки.

За остальные годы он набрал еще пять переломов, поэтому к своим тридцати трем подошел с носом, слегка повернутым налево, так как били его всегда правой. Он считал это своим шармом, его жена Тена Таймс – достоинством, а что считали остальные женщины города, его не интересовало.

Закончив с гороскопом, он задумался. Идеи на первую страницу не было, опускаться до уровня Ника Паука он не хотел. Если в течение получаса ничего не произойдет, то придется заплатить своему человеку, чтобы тот устроил или драку на площади, или митинг перед дворцом губернатора.

Все новости Эймса Таймса были настоящими – с этим кредо он шел по жизни.

Внезапно дверь в кабинет редактора открылась, в нее вбежал полицейский в форме. Малыш, несмотря на свои габариты, ловко подставил ему подножку, тот упал, проехал по ковру и остановился, ударившись лбом в огромный дубовый стол, стоявший посередине.

Эймс поднялся и посмотрел на жертву телохранителя. Полицейский лежал и тихо стонал.

– Кто тебя просил нападать на сотрудника при исполнении, да еще в моем кабинете? – простонал он. – Да если кто-нибудь узнает, будет грандиозный скандал.

Малыш засопел, подошел к лежащему, взял за шкирку и поставил на ноги. На растущую на лбу шишку он натянул фуражку, та еле держалась. Глаза полицейского были слегка шальные, но на ногах удержаться смог.

– Господин Эймс, с вас тройной гонорар, у меня потрясающая новость, – прошептал он, а потом снова упал и потерял сознание.

– Уволю! Без выходного пособия! Срочно приводи в чувство моего осведомителя, у него что-то скандальное! – заорал Эймс, нащупывая костыли, чтобы допрыгать к полицейскому.

Малыш флегматично подошел к графину с водой, взял его, отпил немного, понюхал, а затем просто вылил воду на лежащего.

Тот открыл глаза и зафыркал, захлебываясь.

– Идиот! – Эймс допрыгал до полицейского и встал рядом, наклониться, чтобы помочь, он не мог.

– Четверной гонорар, – прошептал тот, – экстренная новость. Эксклюзив.

– Согласен, только, молю, скорее выкладывайте! – Острый нос редактора чуял горяченькое.

– У губернатора украли сына! – выпалил тот, вставая и садясь в кресло для посетителей.

Молчаливая фигура Малыша маячила за его спиной.

– Та-ак, вы говорите, сына губернатора украли? – переспросил Эймс.

Тот кивнул.

– Я заплачу вам четыре с половиной гонорара за все подробности, только срочно, срочно, если я отправлю это в номер, то Ник Паук съест свой тираж – у него такой новости никогда не будет. Слава всем богам, демонам и печатным машинкам! Эту новость я ждал всю жизнь! У губернатора! Украли! Сына! Ты понимаешь, Малыш, каждое слово – горячее! Каждое слово – скандальное! Кааааждое! Эксклюзив! Тираж улетит! Надо печатать двойной, нет, тройной! Я жду подробностей.