Меня внезапно прошиб озноб, мелкими мурашками скатывающийся по спине.

Это у сестер дел сейчас невпроворот…

На смену мысли, что ферма уже не моя и никакая я здесь не хозяйка, в душе поселилась тоска. Тяжёлая такая, тягучая, что я тут же почувствовала себя разбитой и опустошенной. Хоть я и понимала, что сестры меня на произвол судьбы не оставят, с фермы не выкинут, но все равно – хоть волчицей вой.

Нападало такое состояние редко, но когда случалось, поставить меня на ноги могла только бабушка. Расчешет мои косы, вскипятит чашку с молоком и ласково убедит поделиться всем, что тревожит. Утирая салфеткой мокрый нос, я выливала потоки детских воспоминаний о маме и папе, и вмиг все страхи и тревоги как рукой снимало. А внутри словно огонек зажигался.

— Ты, внучка, помни: если не чувствуешь себя волшебницей, это ещё не значит, что ты права. Главное – не забывай нос поверху держать и верить в лучшее.

«Верить в лучшее…» – мысленно повторила я, выкарабкиваясь из вязкой парализующей реальности, и вдруг услышала голос сестры. Далёкий такой, глухой, доносившийся, словно из бочки.

Словно завороженная я посмотрела в угол кухни, где у камина стояло два стула.

И давно сестры здесь? Даже не слышала, как они пришли.

— Октябринка, может, обратимся к твоему жениху? — сказала Брусника и, глянув на меня оценивающе, протяжно выдохнула: — Конечно, пристроить нашу Миру будет непросто… Но ведь твой жених инспектор магии при королевстве! Наверняка сможет достать нам еще одно приглашение на осенний бал. А там и жениха побогаче подскажет…

Я нахмурилась и попыталась вникнуть в разговор – слова понятны, а смысл предательски ускользал. К тому, как сестры отзывались о моей фигуре, я привыкла. С детства они видели во мне гадкого утенка: длинная шея, тонкие руки, непослушные и отливающие рыжиной темные волосы, заостренный нос. Вдобавок, характер, прямо скажу, – в подарок не завернешь – вылитая бабушка! А сейчас они что – увидели во мне обузу, которую нужно будет содержать, и решили отдать меня замуж?

Слова сестры вызвали во мне волну возмущения. Я же не умирающая какая-нибудь. У меня что, рук-ног нет? Прокормить себя не смогу? Разве они не видели, что столько лет ферма держалась на нас с бабушкой? Или сестрам больше поиграть не во что, кроме как «выдай Миру замуж»?

— Не надо меня замуж. — От волнения я едва не позабыла слова и только спустя пару секунд умудрилась выдавить: — Я сама смогу о себе позаботится. Продолжу бабушкины дела и…

Мне захотелось рассмеяться – то ли от того, что нервы были на пределе, то ли от того, что ожидала следом услышать: «Мира, ты поверила? А мы пошутили!»

Но прозвучало иное:

— О себе сможешь, — Брусника подняла брови, глядя на меня вопросительно. — А о нас ты подумала? Нам хозяйство поднимать надо, а не думать о том, как девицу на выданье содержать.

Я растерянно хлопала глазами, глядя в родное лицо — такое знакомое и одновременно незнакомое, и пискнула:

— Что?

— Мне показать счета на все твои расходы? — спросила она чрезвычайно вежливо. — Мира, брак – это еще не конец света.

Я бросилась к шкафчику с бабушкиными успокоительными каплями.

Но для меня это конец света!

Большие расходы?.. Откуда?..

Скрипнула дверца буфета, и Октябринка, натянуто улыбаясь, протянула мне мою отколотую чашку.

— Спасибо, — пробормотала я.

Не высчитывая количество капель, я плеснула темно-зеленую настойку, развела с водой из крана и выпила залпом.

— Мирочка, — ласково заговорила Октябрина, — пойми, так надо. Рано или поздно мы все там будем. Сейчас проще всего это сделать тебе. А когда у господина Дюмона все разрешится – замуж выйду я. Потом и до Бруснички очередь дойдет.