За низеньким столиком сидела самая старая женщина, какую я когда-либо видел. Я уставился на нее, а она положила руку на нечто, выглядевшее как тонкая тетрадь, из тех, у которых кожаный ремешок и замок с ключиком. Полистав какую-то из книг, лежавших у нее на столе, она взяла ручку, словно собираясь что-то записать, но вместо этого повернула голову и посмотрела на меня.

На этом лице, морщинистом, словно кожа на ее тетради, глаза казались молодыми. Они сияли из-под кустистых бровей. Возможно, она была индианкой, латино-американкой или азиаткой. Казалось, лицо меняется в зависимости от того, как падает свет. Я кивнул ей и собрался было уходить, как вдруг она окликнула меня. К моему огромному удивлению, она произнесла то самое прозвище, которое я помнил с детства и которым потом назвал меня ты:

– Сократ.

– Кажется, вы меня знаете, но я не могу вспомнить…

– Нада, – ответила она. – Меня зовут Нада.

– «Ничто» по-испански? Это ваше имя?

Она улыбнулась, обнажив остатки пожелтевших зубов.

Пытаясь вспомнить, когда и при каких обстоятельствах мы могли познакомиться, я, чтобы выгадать время, спросил, что она пишет.

Нада положила руку мне на плечо и сказала с испанским акцентом:

– Время драгоценно. Мой труд почти завершен.

Нацарапав что-то на бумажке, она подала ее мне, сказав:

– Приходи завтра по этому адресу. Ты поймешь, что нужно делать.

Она медленно поднялась на ноги и добавила:

– Приходи утром. Дверь не будет заперта.

На следующее утро, едва рассвело, я пришел по указанному адресу, поднялся на один пролет по скрипучей лестнице многоэтажного дома и тихонько постучался в дверь в углу тускло освещенной лестничной площадки. Никто не ответил. Она говорила, что дверь не будет заперта. Я повернул ручку и вошел.

Сначала я подумал, что в однокомнатной квартире никто не живет – там не было ничего, кроме старого ковра и нескольких подушек. Каморка как раз под стать отшельнику, постигающему дзэн, или католической монахине. А потом я услышал музыку, тихую, доносившуюся словно бы из-за стены или из моей памяти. В отгороженном уголке комнаты я увидел свет лампы. Мне пришлось пройти мимо открытого окна, и по телу пробежал холодный ветер. Нада привалилась к столу, опустив голову на руки. На столе лежала открытой та самая тетрадь, рядом был и ключик. Ручка выпала из древних пальцев. Кожа была сухой и холодной, как пергамент. Осталась только сброшенная чешуя.

Я протянул руку, чтобы коснуться тонких волос, и в этот момент луч утреннего солнца осветил ее лицо неземным светом. И тут я узнал ее.

Когда я впервые встретил Наду, мне было тридцать пять. В то время ее звали Марией – она была испанкой, занималась мистическими поисками и стала одной из главных моих наставниц на Памире. Хотя прошло сорок лет, она узнала меня в букинистической лавке, а я не смог узнать ее. И тогда Мария сказала, что она «ничто».

Она знала, что конец близок. В конверте на столе было немного денег – кажется, достаточно, чтобы позаботиться о ее теле. На конверте было нацарапано три слова: «Кремировать. Родственников нет». И телефонный номер. Я бросил тетрадь в рюкзак, а ключ – в карман. Несколько секунд я стоял и смотрел на Марию, молча прощаясь, а потом вышел, не запирая за собой дверь.

Вернувшись в свои апартаменты, я почувствовал себя так, словно пробудился ото сна, однако тетрадь в рюкзаке доказывала, что все это правда. Я сходил позвонить в морг, а потом сел с тетрадью, не открывая ее. Время еще не пришло. Я не хотел читать ее записи легкомысленно, как грошовый бульварный роман. Мне было любопытно, что могла написать эта монахиня-мистик, но я хотел сначала развеять ее пепел.