– Этому фанту придется угостить чашкой кофе первого встречного, который будет в этом нуждаться.

– Этому фанту – внимательно слушать, о чем говорят соседские дети, и принимать на веру любой вздор. Тогда не упустит одну очень хорошую новость.

– Этому фанту – стащить чужое пирожное и немедленно съесть.

– Этому фанту давно пора согреться. Вот пусть и согреется этой же зимой. Нет, прошлой! Этот фант согреется еще прошлой зимой, точка. Поэтому к началу новой зимы этот фант будет так счастлив, что иных заданий у меня для него нет.

– Эк ты хитро завернул, – смеюсь я.

– Потому что устал. Давай еще один напоследок, и на сегодня все.

– Ладно. Что делать этому фанту?

Нёхиси молчит. Такая долгая пауза – это на него совсем не похоже.

Я растерянно кручу в руках пустой кожаный бумажник с изображением карты с надписью «Tabula Islandia». Когда-то у меня был такой же. Или мне просто приснилось, что он у меня был? Это больше похоже на правду. Зачем мне бумажник.

– А этот фант пусть будет моим другом, – наконец говорит Нёхиси. – И всегда им был, от начала времен.

Садится на траву и, подмигнув мне, добавляет:

– Иногда надо и о себе подумать. Тем более, лишний подарок на день рождения никому не повредит.

Я начинаю смеяться.

Я, собственно, до сих пор смеюсь.

На каком-то этапе осени неизбежно наступает момент, когда запах воздуха вдруг приобретает свойства света. Он становится ослепительным. Ярким, всепроникающим, звонким, как смысл всего. Он и есть – смысл.

Мы с Тони сидим на берегу и молчим. Мы определенно есть – и это все, что мы сейчас о себе знаем.

Но этого совершенно достаточно.

Семь звонких стеклянных лет, семь пустых оловянных лет, семь сонных деревянных лет.

Думал: вот ведь прицепилось. И крутится, и крутится в голове с самого утра, как заезженная пластинка. Приснилось, что ли. Да ну, быть не может. Мне же никогда не снятся сны.

Думал: а ведь я это уже слышал. Где-то, когда-то. Голова дырявая, не могу вспомнить. Ай, ладно, слышал, не слышал. Мне бы теперь забыть поскорей.

Но, как известно, захотеть что-то забыть – самый простой способ затвердить это наизусть. Даже удивительно, что до сих пор никто не додумался применять этот метод для изучения иностранных языков. «Здравствуйте, дети, я ваш новый учитель, я помогу вам забыть, что вы умеете говорить по-немецки», – и все, успех гарантирован, ученики уже через год будут Гёте наизусть километрами шпарить, не подглядывая в шпаргалки.

…Пока думал, почти добрался до рынка. Тут идти-то всего ничего: мимо Барбакана, вниз с холма, заросшего густой, темной, цвета вишневого сока, травой, спуститься на Майронё, перейти дорогу, и ты на месте. Торгуют там только раз в неделю, по четвергам, а это не всегда удобно. Но плевать. С тех пор, как проходя мимо зимним вечером, три с половиной года назад, увидел оранжевое мерцание свечей на деревянных прилавках, свернул, попробовал сладковатый домашний сыр у румяной от мороза крестьянки, возвращался сюда каждый четверг, как на работу. Походы на рынок неизменно поднимали настроение, купленные там соленые огурцы, чеснок и ветчина лежали потом в холодильнике, радуя глаз обещанием скорого праздника. Врали, конечно. Ну и что.

Думал: забавно, сколько лет живу в этом городе, а почувствовал себя более-менее своим, местным только с тех пор, как стал ходить на дурацкий маленький рынок у реки.

Кстати, а сколько, собственно?

Семь звонких стеклянных лет, семь пустых оловянных лет, семь сонных деревянных лет.

Неужели действительно двадцать один год? Господи, твоя воля. По ощущениям – ну, лет пять. Или шесть. При том, что всегда казалось, время здесь течет медленно, как темный гречишный мед. И цвет у него такой же. И эта невыносимая муторная сладость, хоть реку выпей, не запьешь.