А навозный жук тут как тут – прилетел в кузницу.

– Сперва великие мира сего, потом уж малые! – сказал он. – Но разве в размерах дело! – И он протянул кузнецу свои тощие ножки.

– Чего тебе? – спросил кузнец.

– Золотые подковы! – ответил жук.

– Ты, видно, не в своём уме! – сказал кузнец. – И ты золотых подков захотел?

– Да, – ответил жук. – Чем я хуже этой верзилы-скотины, за которой ещё ухаживать надо? Чисти её, да корми, да пои! А я разве не из императорской конюшни?

– За что жалуют лошадям золотые подковы? – спросил кузнец. – Тебе это известно?

– Мне известно, что меня оскорбляют! – сказал навозный жук. – Это мне прямая обида! Я её не стерплю, уйду куда глаза глядят!

– Проваливай! – сказал кузнец.

– Невежа! – обругал его навозный жук, потом выполз из конюшни, отлетел немножко и опустился в красивом цветнике, где благоухали розы и лаванда.

– Здесь чудо как хорошо, правда? – сказала жуку жесткокрылая божья коровка – красная, в чёрных крапинках. – Как тут сладко пахнет, как всё красиво!

– Вы так думаете? Ну, а я привык к лучшему! – возразил навозный жук. – Что же тут хорошего? Ни одной навозной кучи!.. – И он переполз дальше, в тень крупного левкоя.

По стеблю левкоя ползла гусеница.

– Как хорош божий мир! – сказала она. – Солнышко греет, весело, приятно! Пройдёт немного времени, и я усну, или, как выражаются некоторые, умру, а проснусь уже бабочкой!

– Да-да, мечтай себе, мечтай! – сказал навозный жук. – Полетишь бабочкой! Как бы не так! Я вот из императорской конюшни, но и там никто, даже любимая лошадь императора, что теперь донашивает мои золотые подковы, не мечтает ни о чём таком. Отрастишь крылья – полетишь! Кто-кто, а я вот сейчас и впрямь улечу! – И он взлетел. – Не хотелось злиться, да поневоле рассердишься!

Он шлёпнулся на просторную лужайку, полежал-полежал да и заснул.

И вдруг хлынул дождь, да какой! Навозный жук проснулся от шума и хотел было поскорей уползти в землю, но не тут-то было! Барахтался-барахтался, пробовал плыть и на спинке, и на брюшке – но всё напрасно, улететь нечего было и думать. «Пожалуй, конец приходит», – подумал он, да так и остался лежать, где лежал.

Дождь ненадолго прекратился. Жук смахнул воду с глаз и увидел невдалеке что-то белое. Это был холст, который разложили белить. Жук добрался до него и заполз в складку мокрого холста. Конечно, это было не то что зарыться в тёплый навоз в конюшне, но никакого другого выхода жук не видел и пролежал в холсте весь день и всю ночь – дождь лил целые сутки.

Утром навозный жук выполз; ужасно он был сердит на погоду.

На холсте сидели две лягушки, глаза их блестели от удовольствия.

– Хороша погодка! – сказала одна. – Какая свежесть! Этот холст чудесно задерживает воду. У меня даже задние лапки зачесались – так бы и поплыла!

– Ласточка летает далеко, – отозвалась другая, – но хотела бы я знать: нашла ли она где-нибудь климат лучше нашего? Какие дожди, какая влажность – очаровательно! Право, кажется, будто сидишь в сырой канаве. Кто не радуется такой погоде, тот не любит родину.

– Вы, значит, не бывали в императорской конюшне, – сказал им навозный жук. – Там и сыро, и тепло, и пахнет чудесно. Вот к чему привык я. Там климат по мне, жаль только, что не прихватишь его с собой в дорогу! Нет ли здесь в саду хоть парника, где знатные особы вроде меня могли бы найти приют и чувствовать себя как дома?

Но лягушки не поняли его – или не захотели понять.

– Я никогда не задаю вопроса дважды! – заявил навозный жук, но повторил свой вопрос три раза и всё-таки не добился ответа.