– Кто дал нам разрешение, спрашиваете вы? Какое такое разрешение? Это общинная земля[50], которой могут пользоваться все.

Сержант рассмеялся неприятным смехом и пришпорил лошадь.

– Во всех огромных владениях господина де Латур д’Азира нет общинной земли в точном значении этого слова, – произнес голос над ухом Панталоне. – Это цензива[51], и со всех, кто здесь пасет свой скот, взимаются налоги.

Панталоне повернулся и увидел рядом с собой Андре-Луи в одной рубашке, без шейного платка. На плече – полотенце, в руке – гребень.

– Пропади оно все пропадом, – выругался Панталоне, – да ведь этот маркиз де Латур д’Азир – настоящий великан-людоед!

– Я уже сообщил вам свое мнение о нем, – сказал Андре-Луи. – Что касается этих парней, лучше будет, если я займусь ими сам. У меня есть опыт в делах такого рода. – И, не дожидаясь согласия Панталоне, Андре-Луи выступил вперед, чтобы встретить приближающийся отряд. Он ясно понимал, что его может спасти только смелость.

Когда через минуту сержант остановил своего коня перед полуодетым Андре-Луи, тот расчесывал волосы, глядя снизу вверх с простодушной и обезоруживающей улыбкой.

Сержант резко окликнул его:

– Вы – предводитель этой группы бродяг?

– Да… то есть мой отец – вон там – действительно предводитель. – И он ткнул большим пальцем в сторону Панталоне, который, держась на заднем плане, уставился на них, ничего не слыша. – Что вам угодно, капитан?

– Мне угодно сказать, что вас, скорее всего, посадят в тюрьму – всю вашу компанию. – Сержант проговорил это громко и грубо, и голос его разнесся по выгону и дошел до слуха всех членов труппы, которые замерли, подавленные. Доля бродячих актеров достаточно тяжела и без тюрьмы.

– Но как же так, мой капитан? Это общинная земля – ею могут пользоваться все.

– Ничего подобного.

– А где ограждения? – спросил Андре-Луи, взмахнув рукой с гребнем, как бы показывая, что место не занято.

– Ограждения! – фыркнул сержант. – При чем тут ограждения! Это цензива. Здесь можно пастись, только уплатив ценз маркизу де Латур д’Азиру.

– Но мы же не пасемся, – изрек простодушный Андре-Луи.

– Черт вас подери, фигляр! Не пасетесь! Зато пасется ваш скот!

– Они так мало едят! – сказал Андре-Луи извиняющимся тоном и снова улыбнулся заискивающей улыбкой.

У сержанта стал еще более грозный вид.

– Не это главное. Главное то, что ваши действия могут рассматриваться как кража, а за кражу полагается тюрьма.

– Я полагаю, что теоретически вы правы, – вздохнул Андре-Луи и снова принялся расчесывать волосы, по-прежнему глядя снизу вверх в лицо сержанту. – Но мы грешили по неведению. Мы благодарны вам за предостережение. – Он переложил гребень в левую руку, а правую погрузил в карман панталон. Послышалось приглушенное звяканье монет. – Мы в отчаянии, что из-за нас вы отклонились от своего пути, и хотели бы хоть немного загладить причиненное беспокойство. Может быть, ваши люди окажут нам честь, выпив в ближайшей гостинице за здоровье господина де Латур д’Азира или кого угодно на свое усмотрение.

Тучи на челе сержанта начали рассеиваться.

– Ну ладно, – резко сказал он. – Но вы должны сняться с лагеря, ясно? – Он наклонился в седле, и Андре-Луи вложил ему в руку монету в три ливра[52].

– Через полчаса, – сказал Андре-Луи.

– Почему через полчаса? Почему не сразу?

– О, но ведь нам нужно время, чтобы позавтракать.

Они взглянули друг на друга. Сержант перевел взгляд на большую серебряную монету в своей руке, и наконец его черты утратили суровость.

– В конце концов, – сказал он, – мы не обязаны работать на господина де Латур д’Азира. Мы – из ренской жандармерии. – Веки Андре-Луи дрогнули, выдав его. – Но не копайтесь, а то нарветесь на людей маркиза, а уж они-то не так сговорчивы. Ну ладно, приятного вам аппетита, сударь, – пожелал он на прощание.