Звуки замерли уже знакомым образом. Пробегавший мимо газетчик застыл. Дождевые капли только-только начинавшегося дождя так и не упали на землю. Елена с удивлением посмотрела на графа. Это странно, но почему-то его она не боялась. Впрочем, удивляться нечему — она вообще не имела привычки думать об окружающих плохо.

Птицы, например, как и все остальные классы живых организмов, существовали в бесконечном конфликте: защищали себя и кладку от собратьев, от более крупных видов, от хищников. В человеческом обществе построена такая социальная среда, которая с рождения должна гарантировать право на безопасность. Она поймала себя на мысли, что снова думает по учебнику.

А как же недавний приступ ярости со стороны Эккерсли? И если все устроено благоразумно, то почему демон-пришелец уже второй день подряд останавливает в их мире время по своему желанию?

— Льеф опять будет недоволен, глубокая Бездна, — чертыхнулся Эттвуд. — Но у меня нет выбора. Я же пообещал вашей матери все делать буковка в буковку. Помолвочное кольцо необходимо активировать. Иначе оно так и останется всего лишь передатчиком.

С этими словами он наклонился к ней, снял с ее носа очки и поцеловал. Елена действительно неплохо видела и без них. Разве что немного расплывались детали. Она не могла разглядеть, какие пушистые у Энтони ресницы или понаблюдать за знакомой жилкой у него над скулой. Однако во время поцелуя она непроизвольно закрыла глаза и не видела вообще ничего. Такого у нее с Эккерсли не случалось.

Сначала она описывала происходившее холодным и точным языком науки. Вот граф прижимается к ее губам. При этом он теребит трость и не знает, куда девать руки. Потом трость уже прислонена к дверцы, а его ладони лежат у нее на плечах. Скоре всего глаза она прикрыла в этот момент. Как раз перед тем, как он приложил большой палец к ее нижней губе — погладил, а затем слегка надавил. Заставляя ее рот раскрываться. Больше от удивления.

Разве джентельмены ведут себя так? Палец исчез. Ему на смену вернулись губы. Ей показалось, что он спрятал улыбку. Стало так обидно. Она-то машинально ведет наблюдение, ей так проще. Неужели и он старается зафиксировать и сразу проанализировать то, что между ними происходит? Более того, его это забавляет.

Но все мысли улетучились, когда его настойчивые губы раздвинули ее. Язык проскользнул внутрь. Он перестал сжимать ее осторожно, как фарфоровую куклу, а запрокинул ей голову и удерживал ее на локте. И это было весьма своевременно, потому что силы и умение ровно ставить позвоночник ее вдруг покинули. Кости превратились в желе. Она сама вцепилась в Эттвуда, так как более подходящей опоры не существовало.

Дыхание стало прерывистом. Его язык чертил то ли узор у нее во рту, то ли нежно гладил. В какой-то момент она решила, что это ему захотелось поиграть с ее языком. Все было так… непонятно. Во всем, что он делал, отсутствовал ритм или последовательность. Он то атаковал, то становился нежным. Ей вдруг понадобилось, чтобы это мгновение длилось и длилось. Он прижимался ее к груди и дышал так же резко, как она. Елену это успокаивало.

Значит, он втянулся вместе с ней. Она не одна под натиском этого огромного, бушующего и странного. Расслышала протяжный и даже какой-то жалобный женский стон. Неужели ее? И звук этот тоже подтверждала, что они с Эттвудом в своем эксперименте двигались в правильном направлении.

Вдруг раздался свист, с которым воздух резко выходит из шара. На них упали тяжелые капли, послышался лай собаки, бросившейся за проезжавшим мимо экипажем. Эттвуд оторвался от нее, но какая-то часть Елены отметила, что сделал он это неохотно.