На идущих вокруг глядят.
Но случится, ресницы вздрогнут,
Скрип такой же услышит вдруг,
Может, рядышком на дороге
Кто знакомый иль даже друг?
Так и съедутся две коляски,
Два молчания, две судьбы.
В землю взгляд, словно сдвинут каски
На свои усталые лбы.
Постоят, скажут два-три слова,
И разъедутся кто куда.
И завидев их, вдовы снова
Возвратятся в свои года.
В довоенные, где по двадцать,
Где рябина в лесу горька,
Где ребята учились драться,
Чтоб до крови, наверняка.
Не успели, ушли негаданно,
Пухом русская им земля.
И калекам им были рады бы,
Как вот этим, что вдаль пылят.
Не пропавшие, с горькой метою,
Не винящие никого,
С давней песней своей не спетою
Века страшного моего.
Интервью
– Вы позволите?
– Садись…
Хлопни форточку, продует.
Ты, писатель, не сердись,
До сих пор не отойду я.
У тебя сейчас одно —
Выдать бой на перевале,
И тебе, видать, «окно»
Для моих ответов дали.
Мол, поярче опиши,
Дай динамики и света,
Чтоб величие души
Отпечатала газета.
Я тебе не стану врать,
Не ищи во мне Героя.
У меня жена и мать
Да ещё детишек двое.
И когда я там упал,
(И подумать жутковато!),
Промелькнуло: всё, пропал!
Как они там без меня-то?!
Знаю, думаешь про долг,
Но тогда, на перевале,
Думал, как приду без ног,
Что домой дойду едва ли.
В бетеэре рвал бинты,
И в бреду орал: «В атаку!»
Ну, скажи, а смог бы ты
Пережить такую драку?
Ты прости, я не в упрёк,
Я к тому, что сердце ноет:
На мучения обрёк
Мать и мальчиков с женою.
Я, конечно, не слабак,
Голова как надо варит.
Но не думал, что вот так
Жизнь возьмёт да и ударит.
Мы, конечно, поживём…
Может, слышал, город Шуя?
Не пиши ты ни о чём,
Как солдат тебя прошу я.
Ни к чему, одна возня,
Ни к чему, что в схватке где-то…
Не пиши, майор, с меня
Современного портрета.
Всё как надо, на посту,
По закону и по долгу…
Отвернулся, пустоту
Простынёй прикрыл, как ногу.
На Родину
Не спится ребятам в февральскую ночь,
Но жизнь благосклонна
И к ним, и ползущим на Родину прочь
Озябшим колоннам.
Они в напряженье идут по мосту
И траками лают,
А трассеры плотно летят в пустоту,
Но с гор не стреляют.
Патронов осталось полным-преполно,
Остались и мины…
Но в этих горах, опустевших давно,
Застыли машины.
И зябко, и душно в седом феврале.
Сверкают медали,
Но крови за них мы афганской земле
С лихвой передали.
Отдых
Кроме неба – пустота
И с кулак на небе звёзды.
В эти рыбные места
Помолчать меня завёз ты.
Сел тихонько у костра
И уставился на воду.
Так и слушал до утра
Одичавшую природу.
Щебетал июньский лес,
Шёл подлещик на перловку,
И поскрипывал протез,
Подсекающий неловко.
Я глядел на поплавки
И не мог представить даже,
Как страдало полруки
У тебя под камуфляжем.
Парадный мундир
По росту подобран, приталенный ладно,
В кладовой мундир ожидает парадный.
Нашивки сержантские, знаки отличья,
И фото в нагрудном кармане девичье.
Но нет увольненья и отдыха нету,
И маршам бессонным не видно просвета.
Зовёт и зовёт, поднимая, присяга,
Туда, где бессильна лишь только отвага.
Привал окончательный, видно, не скоро,
Пока по Салангу разносится порох.
И путь возвращенья такой беспроглядный
Туда, где мундир ожидает парадный.
Разговор
– Закваска у ребят не та.
Мы были чуточку проворней…
– И в душах чаще пустота,
И в память не пускают корни…
Один примолк, окурок смяв,
Ну, а другой, подумав малость,
Вдруг рубанул, что начсостав
Порой показывает вялость.
Судили, видимо, правы
И не правы, конечно, где-то,
Две белых-белых головы,
Осыпанных не майским цветом.
Курили два фронтовика
У школы города большого,
Что носит имя земляка
Рожденья шестьдесят шестого.
Училищный альбом
И снова письмо из Ташкента.
И боль в сердце долбится лбом,
И чёрная рамочка-лента