– А как же делать нумерацию? – спросила Элла. – И какой срок? У нас экзамены скоро.

– Разве вам нужно сдавать язык? Вы по русскому могли бы не сдавать, а принимать экзамен.

– Я буду сдавать английский, – сказала она, даже не сознавая, что это комплимент. – Вот если бы можно было сдать досрочно…

– Можно, – оживился он. – Я вам это организую. А вы готовы? Обычно студентам не хватает одного дня, а потом – одной ночи.

– Я готова, – твердо ответила Элла.

Он удивился, а она лишь пожала плечами. Не объяснять же ему про подкоп?

– Хорошо, я договорюсь на кафедре, – пообещал Лещинский. – А насчет нумерации… вы пока начинайте, там несколько частей идет подряд, а потом я вам остальное донесу. Вытрясу из своих оболтусов. Вечно тянут до последней минуты!

Узнав, что она берет по тридцать копеек за страницу, он решительно предложил пятьдесят. Триста с лишним рублей. Элла не стала спорить. Эти деньги помогут ей достичь заветной тысячи!

Сдав экзамен, Элла сидела за машинкой днями и ночами, разбирала скверные почерки. Больше всего ей досаждали сноски, она никак не могла рассчитать, сколько места оставить внизу страницы. Обратилась к Лещинскому.

– Что вы мучаетесь? – удивился он. – Напечатайте их отдельно, мы потом сами отрежем и подклеим.

– А разве так можно? – спросила Элла. – А в типографии что скажут?

У него была обаятельная улыбка: в комнате как будто разом светлело, когда он улыбался.

– Ничего не скажут. Только в типографии и можно рассчитать, сколько места займет сноска. Они там работают на строкоотливных машинах, если хотите, я как-нибудь устрою вам экскурсию. Только предупреждаю: это будет экскурсия в ад, особенно если летом. В общем, когда сноска набрана, они просто вынимают нужное количество строк основного текста и переносят на следующую страницу. Не морочьте себе этим голову.

Но Элла продолжала хмуриться.

– Нет, давайте я сама буду подклеивать, а то вы совсем запутаетесь.

Лещинский принес ей скотч, специальные листочки, покрытые с одной стороны мелом, для исправления опечаток, и даже узкую, как раз высотой в печатную строку, бумажную ленту на клеевой подложке. Элла обрадовалась, как ребенок, получивший подарок к Новому году. А для Лещинского это был всего лишь предлог: он зашел только для того, чтобы еще раз взглянуть на нее, посмотреть, где она живет.

Увидев, что она печатает в подсобке, он спросил:

– Хотите, перенесем машинку к нам на кафедру? Вам там будет удобнее. И светлее гораздо.

– Нет, спасибо, – смутилась Элла, – я здесь привыкла. Я боюсь за машинку, а тут она всегда под замком. И ходить никуда не надо.

В эту минуту в подсобку заглянула комендантша и окинула их подозрительным взглядом. Лещинский глянул ей в лицо и сразу все понял.

– Она берет с вас деньги, – заметил он с уверенностью, когда комендантша ушла. – Сколько?

– Это неважно. – Элла страшно разволновалась. – Прошу вас, не говорите никому. Мне эта машинка слишком дорого стоила. Если она пропадет… я тоже пропаду, – докончила она с виноватой улыбкой. – Это же моя кормилица. А тут я за нее спокойна.

– Сколько? – повторил он. – Я возмещу вам эти деньги.

– Не нужно. – Теперь она рассердилась. – Извините, это не ваше дело. Вы не понимаете… В общем, я сама справлюсь. И ничего ей не говорите, я вас очень прошу!

Он ужаснулся, увидев горький упрек и безнадежность в этих прекрасных глазах. Лещинский был африканистом, ему не раз приходилось видеть похожее выражение в глазах африканцев. Даже когда их лечили. Даже когда они просили милостыню. «Тебе меня никогда не понять, – говорили эти глаза. – Оставь меня в покое».