И просыпается, измученная тревожным сном. Плечо нестерпимо ноет, но не от укуса. Нет! Сильные, крепкие, как железные когти, пальцы впились в него. Страшный сердитый старик стоит над ней и, больно схватив за плечо, теребит изо всех сил.

– Встанешь ли ты наконец, лентяйка! Сколько времени не могу добудиться. Ишь, разоспалась, как барыня!.. Вставай сейчас же! – кричал он хриплым голосом.

Сибирочка вскочила на ноги, не понимая, где она и что с ней произошло. Но мало-помалу она пришла в себя и вспомнила все: и дедушку, обмершего на снегу, и страшных мохнатых людей, и все то, что приключилось с ней вчерашним днем и вечером в тайге. Ей стало жутко и тоскливо.

– Где мой дедушка? Куда вы дели моего дедушку? – громко плача, крикнула она.

– Молчать!.. – прогремел над ней свирепый голос. – Если ты не замолчишь сейчас же, я…

Тут глаза старика так злобно сверкнули из-под нависших бровей, что Сибирочка вздрогнула и замолчала.

Увидев, что девочка замерла от ужаса, старик понизил голос и сказал:

– Мы сейчас уйдем на работу, а ты приготовь нам поесть. Вот там крупа и соль в горшочках… Хлеб найдешь в ящике стола. Дичи нет под рукой. Дичь будем есть завтра, а пока сваришь нам кашу, да получше за ней смотри, не то быть тебе наказанной… А про дедку забудь… Дедка помер… Мы его схоронили в лесу. К дедке тебе уж больше не воротиться, как ты ни реви… Я тебя оставлю у нас в лесной норе. Ты будешь нам стряпать, стирать, убирать избу, а то и еще как поработаешь на нас… Гляди же, чтоб ни крику, ни реву не было слышно. Как звать-то тебя?

– Сибирочкой! – всхлипывая, прошептала девочка, пораженная вестью о смерти деда.

– Диковинно что-то! – захохотал старик.

– Дедушка так звал меня, – ответила девочка.

– Ну, а имя-то есть у тебя христианское? – спросил опять старик.

– Имя мое Шура, только дедушка никогда меня так не называл, – еще тише сквозь слезы сказала она.

– Ну, ладно! Шурка так Шурка! Так и будем звать. Ну, так помни же, Шурка, чтобы, как солнышко поднялось, значит, была бы у меня каша да щи разогреты вот в том котелке! Да чтобы слез не было, а не то живо плеткой осушу!.. Эй, сынки, марш на работу, нечего прохлаждаться, не праздник нынче! – приоткрыв дверь из боковушки в горницу, крикнул старик, обращаясь к сыновьям.

– Идем, батюшка! – отозвались ему сиплые голоса.

И оба парня появились на пороге. При свете маленькой керосиновой лампы Сибирочка могла их разглядеть получше.

– Хорошенькая девочка, – заговорил тот, что был постарше, – коренастый и сильный парень лет двадцати семи. Лицо его не было уродливо, но и красивым его назвать было нельзя.

– Такая-то много милостыни насбирает. Больно жалостлив народ к таким смазливеньким, – подхватил его брат, такой же рыжий, веснушчатый и некрасивый, как и первый, только немного помоложе.

– Ну, вот и пошлем, когда малость пообвыкнет с нами! Все же заработок… Не даром же нам ее хлебом кормить, – решил старик.

И все трое, переговариваясь и пересмеиваясь между собой, вышли из землянки, плотно закрыли двери и два раза повернули ключ в замке.

Сибирочка осталась одна-одинешенька в чужой избе. Но страха не было в ее душе. Ее маленькое сердце замирало от горя. Только сейчас она поняла, что дедушка умер, что он уже лежит в могиле и что никогда-никогда она не увидит больше доброго старика…

Слезы брызнули из ее глаз и, упав на лавку, она зарыдала.

Долго плакала Сибирочка, потом рыдания ее стали стихать. Горе ее было слишком велико, чтобы его можно было выплакать слезами. К тому же она вспомнила, что дедушка не раз наказывал ей не плакать о нем после его смерти, а то ему было бы больно видеть горе Сибирочки оттуда, с небес, куда Бог взял теперь успокоившуюся душу старика.