Он щедро наградил своих спасителей-охотников и с растерзанным сердцем, обыскав предварительно все окрестные селения в надежде найти дочь, уехал, оплакивая свою малютку, которую считал погибшей.
Однако она осталась жива. Когда охотники спасли ее отца и увезли его в поселок, она проснулась и, не встретив любящего взора своей няни-кормилицы, громко и горько расплакалась. Ее плач услышал старик-птицелов, который в то утро расставлял в лесу силки для птиц. Старик жил этим промыслом. Он удивился, когда услышал детский плач посреди леса, и пошел на голос. У толстого придорожного дерева он нашел привязанную крохотную белокурую девочку, закутанную в дорогую шубу.
– Ах ты, крошечка ненаглядная! Сам Господь, видно, тебя мне посылает! – растрогался старик и, отвязав девочку, взял ее на руки.
Увидев его доброе лицо, она притихла и перестала плакать. Старик начал нежно баюкать ее, и девочка вскоре опять заснула.
Старик-птицелов был одинок. Его единственная дочь вышла несколько лет тому назад замуж и уехала в Петербург, жена умерла.
– Вот славно-то! Вторую дочку Господь мне послал! Только крошечку-то какую! – радовался он, неся домой живую находку.
Старый птицелов снимал маленькую избушку у зажиточного хозяина-сибиряка. Птицелова звали Михалычем. Он совсем не думал о том, что у ребенка есть родители, что его, может быть, ищут. Он понял одно: ребенка покинули, поручив его Богу и добрым людям. О нападении волков он ничего не слышал, так как жил довольно далеко от охотничьего поселка.
Придя домой, Михалыч раскутал девочку, посмотрел, нет ли какой-нибудь записки, объясняющей ее появление в лесу. Но никакой записки не нашлось. Правда, кроме дорогой мужской шубы, мехового пальтишка ребенка и красивого платья, старик Михалыч заметил на шее девочки небольшой крестик на золотой цепочке. Короткая надпись на крестике гласила: «Спаси, Господи, рабу твою Александру». Так Михалыч узнал, как зовут девочку. Но сам он прозвал ее иначе.
– Пускай уж ты Сибирочкой зваться будешь, – решил он, целуя ребенка, – потому что нашел я тебя в сибирской глуши. И буду я любить тебя, богоданная моя внучка Сибирочка, как родную, выращу тебя, научу грамоте и молитвам и не отдам никому-никому…
Боясь, чтобы не отняли приемыша, Михалыч вскоре уехал из поселка. В ближайшем городке он продал шубу, в которую был закутан ребенок, а на вырученные деньги уехал подальше, в самую глушь сибирских далеких губерний, и поселился в селении, где никто не знал ни его самого, ни его приемной внучки.
Часть первая. в Сибирской глуши
Глава I. Дедушка и внучка
– Холодно, дедушка, холодно!
И маленькая девочка лет девяти прижималась дрожащим худеньким тельцем к старику, строгавшему какие-то палочки.
На ней было ветхое платье и такое же пальтишко, и не пальтишко даже, а старый тулупчик, едва доходивший ей до колен. Из-под платка выбивались белокурые волосы, вьющиеся крупными кольцами вокруг бледного худенького личика с большими ясными синими глазами.
– Холодно, дедушка, холодно! – еще раз повторила девочка, теснее прижимаясь к деду.
Старик был тощ и высок ростом. Желтая, как воск, кожа морщинилась на его высохшем лице. Выцветшие от старости глаза были тусклы. Он был одет в какой-то убогий, порыжевший от времени полушубок. В тесной избушке, похожей на чулан, было холодно и темно. Единственное окошко, почти заметенное снегом, давало мало света. К тому же мороз прихотливо разрисовал его узорами, и оно все заледенело. Кроме черного от копоти стола и печки, которую Бог знает как давно не топили как следует, да охапки соломы, брошенной в угол и беспорядочно прикрытой каким-то тряпьем, в чулане ничего не было.